У подножия кровати снова оружие вперемешку с редкими тканями, каски, портреты из воска в стеклянных коробках.
У окна, на круглом столе, коллекция старинных сахарных фигурок и домиков, созданных кондитерами, овечек из глазури, окружающих кольцом итальянского пасхального барашка, словно вот уже сто лет приготовленная для шумной оравы детей, которые так и не пришли, выросли, постарели и умерли, так и не прикоснувшись к этим тоже состарившимся и милым сластям, к драгоценным предметам лакомства, уже не существующего, история которого не написана и у которого даже нет своего музея».
Особое место в этой страсти к необычным предметам занимали необычные книги: учебники каббалистики, старые и новые поваренные книги, словари; в словарях же необычные слова, любовь к которым в нем пробудил, с одной стороны, символизм, а с другой — радость лингвистического открывателя. Ну и — непристойная литература, богатый материал для истории нравов, которая привела этого южанина, южанина, воспитанного на рационализме повестей Вольтера и Дидро, лишенных всяческой жеманной стыдливости, сжатых и метких, не создающих преграды для мышления в любой области, привела его к «классикам» этого жанра, маркизу де Саду, Лакло и их позднейшим, менее удачливым подражателям. «Нескромные сокровища» Дидро и его «Монахиня», одного этого уже было достаточно, чтобы окунуться в тайны описательной науки любви, а ведь в запретных отделах Национальной библиотеки и в ларях букинистов таились библиофильские раритеты, которые могли просто осчастливить одержимого собирателя.
Итак, от Арсенала, от библиотеки, где по традиции директорствовали поэты, некогда Мицкевич, а при Аполлинере почтенный автор сонетов Хосе Мария Эредиа, окруженный красивыми и одаренными дочерьми,— от окрестностей Арсенала, захваченного ларями букинистов, начинал свои прогулки Аполлинер — страстный читатель. Здесь можно было досыта и до изнеможения листать и перебирать книги, нагроможденные в ларях, тянущихся непрерывной вереницей, под бдительным оком владельцев, сидящих на стульчиках, расставленных в зависимости от времени года — или на солнце, или в густой тени платанов.
Читать стоя было тогда принято. Букинисты не были за это в претензии, наоборот, они ценили постоянных читателей как хорошую рекламу своей передвижной читальни. Это только сейчас некоторые (к сожалению, их становится все больше) плотно обклеивают книгу прозрачной бумагой, и эта мера, против любителей дарового чтения, свидетельствует о закате прекрасных традиций. Букинисты имели тогда свою четко выраженную специализацию (беллетристика, история, музыка, определенная эпоха или определенный писатель), свой кодекс и свою профессиональную этику. К некоторым ларям несовершеннолетние вообще не имели доступа, а у других, наоборот, были в почете, места на набережной делились на лучшие и худшие с точки зрения коммерческой выгодности, полезности для здоровья и живописности; одни букинисты были удивительно дешевы, другие неожиданно драли, но клиентура дорогих никогда не переходила к дешевым, в силу какого-то неписанного уговора каждый из этих уличных книготорговцев сохранял свою более или менее однородную публику. Бывало, что тогда как одним разрешалось безнаказанно перерывать груды книжек, другим это категорически возбранялось, вопрос доверия и благожелательности был здесь, как и во всей торговле тех времен, основой отношений между продавцом и клиентом: в продуктовых лавках охотно предоставляли кредит, а люди, торгующие предметами культуры, какую-то скромную часть своего дохода предназначали на своеобразное распространение этой культуры, что являлось одновременно и рекламой для предприятий. Поэтому Вилье де Лиль-Адану можно было безнаказанно разрезать острым концом зонтика экземпляры новых изданий, разложенных под аркадами театра «Одеон» возле Люксембургского сада, поэтому-то столько молодых людей, позже описанных книголюбом Франсом, могли пополнять свою литературную и общую культуру во время долгих стояний в книжных лавках и у ларей букинистов.
У Аполлинера были среди букинистов свои преданные друзья и поставщики. Ведь он принадлежал к числу покупателей, редко когда возвращающихся из обхода с пустыми руками. Друзья помнят его бродящим по Парижу с карманами, набитыми томиками разного формата, всегда восхищающимся удачным приобретением, которое ему только что удалось совершить Фернанда Оливье рассказывает, что иногда он врывался в мастерскую Пикассо, запыхавшись, в твидовом костюме и шляпе, как будто чуточку маловатой для его большой головы, и еще с порога кричал, что ему удалось приобрести необычайную библиографическую редкость. Не раз, когда дело доходило до демонстрирования этого раритета, оказывалось, что он по рассеянности забыл свою драгоценную книгу на скамейке метро или империала.
Бедный Аполлинер!
Жизнь его в этот период напоминает жизнь неуспевающих учеников: когда все уже облегченно покидают школьное здание, спеша на обед домой, они еще остаются в классе со своей булкой и колбасой, в грязной блузе, с руками, пересохшими от мела, как-то убивая время или просто предаваясь чтению.
Как в этих условиях можно было писать стихи? Вот и писал он их мало. Во всяком случае, мало стихов этого периода вошло в сборник, который должен был появиться позднее, в 1912 году. Аполлинер уже перешагнул за двадцать пять, ему — двадцать семь, это возраст, когда одаренный и уже давно известный в артистической среде поэт как правило выпускает свой первый поэтический сборник. И все же сборник этот не появляется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95