— Придет мамочка, вот сейчас и придет...
Но кроме горя и опустения, Ермаков чувствовал угрызение совести: разве не мог он в трудную минуту поддержать, подготовить ее к известию о гибели сына? Он делал это, но делал не так, как надо. Иногда ему хотелось плакать, но мужские слезы не шли из глаз, и он с тяжелым чувством уходил на работу, и только там, казалось, забывался. И люди нередко удивлялись: два горя свалилось на человека, а он не подломился, остался таким же, каким был.
И опять, как раньше, к нему шли люди со всеми сво-ими невзгодами. И только поздно вечером, когда затихала обычная дневная горячка, Ермаков расстилал на столе карту и включал радио.
Известия были радостные — советские войска упорно двигались на запад, каждый день освобождали же новые и новые города и села. Но среди скупых военных сводок чувствовалось, что впереди еще предстоят нелегкие бои. Ермаков, не раз порывавшийся на фронт, сейчас снова написал об этом письмо в обком партии. Секре-тарь обкома сдержанно ответил: «Здесь тоже фронт, Успешно провести весенний сев — все равно, что выиграть крупное сражение».
И теперь, после пуска плотины, оставшись ночевать у Русановых, он думал об этом надвигавшемся сражении.
— Это правильно, Елена Никитична, что вы решили одолжить семян заборским колхозникам, — допивая стакан чаю, говорил Ермаков. — Нынче каждый метр земли надо засеять. Хочешь победить на войне — засевай вдвойне. И главное, с началом надо не запоздать.
— Постараемся, Виктор Ильич. Майские собираемся праздновать на пашне.
— Семена-то сортовые получили?
— Завтра доставать из-за реки будем. Ермаков покачал головой, предупредил:
— Семена семенами, а людей поберегите. Река-то не сегодня-завтра тронется.
Расспрашивая Елену о колхозных делах, Ермаков все больше и больше думал о судьбе этой молодой жен-
Шины. Потеряла мужа, свекра... А она, казалось, была все такая же... Нет не совсем такая. Ермаков помнил ее девушкой. Как-то он приехал летом в колхоз — это еще было до войны. В Огонькове справляли «троицын день» — традиционный старинный праздник. Вся молодежь высыпала на улицу и толпилась около недавно насаженных березок. Здесь издавна повелось в этот лет ний праздник «скакать на досках»: длинную доску клали на клетку, сложенную из поленьев, и двое молодых, обычно парень и девушка, становились по концам, некоторое время раскачивались, стараясь перевесить друг друга, а потом парень слегка подпрыгивал и, опустившись, подбрасывал девушку другим концом доски. Девушка взлетала вверх и в свою очередь «подшибала» парня. Ермаков тогда впервые увидел это зрелище. Но вот бойкая Елена подошла к секретарю райкома и пригласила его «на пару». Ермаков не отказался, встал на конец и тоже подпрыгнул — девушка взлетела вверх, и вдруг с силой опустилась на конец доски и так ловко, что подшибленный Ермаков, взлетев, неуклюже взмахнул руками и упал на четвереньки. Кругом засмеялись, захлопали в ладоши: «Наша взяла, перескакали секретаря!» Елена подбежала к Ермакову и спросила, не ушибся ли он.
В поведении девушки было столько милой наивной непринужденности, что Ермаков, не обращая внимания на ушибленное колено, снова встал на доску, словно хотел и в самом деле «перескакать девушку».
Теперь с ним за столом сидела другая Елена, и Ермаков все больше подмечал в ней те качества, кото-рых не было раньше, и которые так нравились ему теперь...
Назавтра огоньковцы с раннего утра переправляли семена через реку. За день лед на Шолге посинел и вздулся. Надо было поторапливаться, а люди притомились. Тяжело дыша, они молча двигались один за другим, стараясь осторожно ступать по узким доскам переправы. Слышалось потрескивание льда, хлюпанье талой воды под ногами.
«Вот они, люди-то наши!» — думала Елена с гордостью и признательностью, и ей казалось, что она по-еастоящему только теперь узнала своих односельчан.
Елена уже в третий раз переходила через реку./Спину ломило от тяжести, руки, державшие мешок, немели. Вдруг она заметила, что человек, замыкавший живую цепь, оступился и упал. «Кто это? Кажется Савватей Самсонович...»
Елена быстро опустила мешок на землю и поспешила на помощь старику. Савваха уже поднялся, маленький, мокрый в съехавшей на нос шляпе, он тщетно пытался взвалить мешок на спину. Видно было, что старик выбился из сил. Елена схватила мешок и направилась к берегу. Когда она была уже на середине, кто-то крикнул:
— Лед тронулся!
Елена оглянулась: лед, казалось, еще стоял. Только пристальный взгляд мог бы заметить едва уловимое движение. Но вот она почувствовала, как под ногами что-то дрогнуло, послышался сначала тихий, потом более громкий треск. Лед, сжимаемый с боков, скрипел, стонал, по реке пошли трещины — и вдруг переправу разорвало.
Елена спешила к берегу. Она видела, как впереди люди перепрыгивали по доскам через, образовавшуюся узкую полынью. Но Елена перепрыгнуть не успела: раздался оглушительный скрежещущий звук, полынья мгновенно расширилась — ,и она осталась на льдине, окруженной черной, бурлящей водой.
Со всех сторон слышалось шуршание ломающихся льдин. Словно могучая невидимая рука толкала их снизу, и они выпирали, налезали одна на другую, становились дыбом, крошились на куски.
Люди с ужасом смотрели на то, что творилось на реке. Раза два Елене удалось перепрыгнуть с льдины на льдину, но до берега было еще далеко.
В это время два человека, мужчина и женщина, выскочили на береговой припай.
— Сюда! Скорей! — закричал Пчелинцев охрипшим от волнения голосом. Но льдина, на которой находилась Елена, вдруг раскололась пополам, и ее начинало относить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110