Русский обычай затянулся. Хотя давно уже ушел Лысаков на какое-то заседание, два собрата по профессии все еще сидели и угощали друг друга.
Кажется, все переговорено, — но нет, Залесов неистощим, он пересидит любого, и уже, лукаво щурясь, рассказывает об охоте на лису.
— Хитрая бестия эта лиса. По всему лесу выводила, а увидеть себя не дала. Уморился, ноги, кажись, не дер-
жат. Но все же иду по следу. И вдруг — провалился. А там, в яме-то, медведица, понимаешь, с медвежатами. Что ты поделаешь, — я за сук цап, и повис, как некий физкультурник. А потом она выскочила и давай меня теснить. Я ружьем отбиваюсь, да как схвачу ее за горло, медведицу-то эту, она и глаза закатила...
— Ну, это ты врешь, — возразил Гоголь-моголь. — Нахально врешь...
— Не вру, Егорко, хочешь, свидетелей приведу, -распаляясь все больше, шумел Залесов.
И тут начался снова спор; они и спорили, и мирились, хлопали по плечу, тискали руки, обнимались, и даже целовали друг друга.
Под конец, изрядно нагрузившись, они завели разговор о лошадях.
«Чья быстрее?» — исконный спор любителей быстрой езды. А тут еще у столовой стояли два жеребца — один лучше другого, и нетерпеливо дробили копытами мерзлую, твердую, как камень, землю, словно негодуя на долго засидевшихся хозяев.
А хозяева:
— Твоего Воронка на хвосте унесу.
— На-кось, выкуси, Гаврила! — Спробуем?
— Об заклад бьюсь!
Гоголь-моголь выбросил на стол красную руку с зажатыми в кулак червонцами. На нее бросил свою крепкую ладонь Залесов, а поверх всех—накрыла широкая, пухлая и потная, с пятью кровяными пятнами-клюк-винками на концах пальцев рука заведующей столовой.
— Ин-те-ре-сно, чья возьмет?
Когда зимой поднимается легкий туман, примечают, что это борется тепло с холодом: кто из них победит? Но не это занимало Гоголя-моголя, когда он садился в сани с ковровым задком. Обвивая руки вожжами, он бормотал: «Милок, докажи, не подведи, милок...»
Придерживая на вожжах коней, спорщики спустились под угор и, разом зычно крикнув, бросились вдоль реки на перегонки, как бывало в детстве; только сейчас бежали не босоногие деревенские ребятишки, а неслись кони, обгоняя друг друга, в эту застланную морозной дымкой даль.
«Жми, милок, жми-и-и!» - свистело и пело в ушах обезумевшего Гоголя-моголя, и вдруг — рывок, всплеск обжигающей тело ледяной воды...
На другой день из полыньи торчал только задок ковровых саней. Когда их с трудом вытащили — они были пусты. Гоголя-моголя и лошадь затянуло под лед.
Две недели Елена пробыла в Ярославле. Когда она вернулась домой, ее снова избрали председателем колхоза. И опять для нее начались беспокойные дни. Но поездка к Виктору Ильичу словно прибавила сил, и Елена, казалось, не замечала усталости.
Как-то в конце недели в Огоньково приехал секретарь райкома Шагилин. Войдя в контору, он сбросил с себя тулуп и, подсев к маленькой железной печке, принялся расспрашивать Елену о Викторе Ильиче, о том, как он поправляется и скоро ли вернется.
— Жду не дождусь, Елена Никитична, — говорил Шагилин. — Дел прибывает, а помощников мало. Лысакова убрать пришлось — зарвался. А тут каждый день телеграмма за телеграммой. Только что получил срочное правительственное задание. Лес нужен Донбассу. За помощью приехал,— и, раскрыв папку, он протянул ей телеграмму.
— Что ж, Платон Фомич, будем выполнять, — прочитав, пообещала Елена. — Только у нас людей-то не лишка.
— Знаю, что не лишка. Придется старичков попросить...
В тот же день, вечером, Елена собрала колхозников и рассказала об успехах Советской Армии на фронтах, зачитала правительственную телеграмму о помощи Дон* бассу лесом. Старики молча покуривали: задание немаленькое, а выполнять некому — старый да малый.
— А чего в молчанку играть, — вдруг послышало» голос Петра Суслонова. — Пиши меня. Поеду, поработаю и с кривой рукой. Матвея Лукича пиши... как, Матвей Лукич?
— Не возражаю.
— Вот видишь, для начала и хватит, — рассмеялся Петр. — Я могу еще и Фаинку свою прихватить.
— А нам можно с вами? — спросил Алешка Русанов и смущенно оглянулся на засмеявшихся девушек у дверей.
Елена взглянула на деверя и подумала: как он вытянулся за последний год и повзрослел. И серьезные, уже не мальчишеские черные глаза, и темные брови, и русые волосы, зачесанные назад, и руки, большие и уже натруженные, сминавшие сейчас заячью шапку, — все говорило о человеке, который из подростка незаметно становился юношей.
— Ай да секретарь наш! — воскликнула Катя и легонько плечом толкнула Аню Фролову. — Если секретарь наш поехал, чего же нам дома делать — пишите и нас
за компанию.
Низенькая, круглолицая Аня покраснела, смутилась (она-то знала, на что намекнула Катя) и постаралась скорее увернуться за плечо подруги.
— Правильно. Всех комсомольцев пишите. Все поедем, — подтвердил Алешка, и снова оглянулся: — А чего смеяться, девчата. За дровами ездим же...
— Эх, Алешка, Алешка, — вздохнул Кульков, — да там такие дерева валить надо — вам и во сне не снилось. Вам сучки собирать, да у костра картошку печь — подходяче.
Алешка вдруг обиделся.
— А ты, Матвей, много рубил? Ты и дома не рубил. Потребовались дрова — овин разломал, потом амбар, теперь за баню взялся.
Все одобрительно засмеялись.
— Ну-ну, я ведь не против — поедем, ребята, — согласился Кульков. — Поедем. Посмотрим, как лес рубят — щепки летят.
— Молодец, Алексей, — поддержал Петр. — В авангарде идти всегда весело. И вы, девушки, не отстаете— правильно! Пиши, Елена. Дома и без нас обойдетесь.
Хороши зимой северные леса! На сотни километров тянутся они, высоко поднимая покрытые снегом вершины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110