За последние сутки погода изменилась, ветер повернул с запада, пошел мелкий неторопливый дождь. Такие дожди здесь обычно идут долго, не по одному дню. Виктор Ильич вызвал из командировки Лысакова и Вассу Дударь и стал готовиться к перекличке. Разбирая бумаги, он никак не мог отделаться от мысли: что же произошло с Яковом? Он просит выслать характеристику, но стоит ли высылать? За что отбывает наказание, в чем провинился... Может, в самом деле он изменил Родине, предал интересы своей страны? — таких не следует выгораживать.
Ермаков невольно вспомнил, как в 1937 году он попал под подозрение за то, что однажды на собрании нелестно отозвался об одном областном руководителе, оказавшемся негодным человеком. Сразу же нашлись людишки из «обиженных», которые капелька по капельке собирали яд и капали в заведенное следователем дело. Трудно сказать, чем могло бы все это кончиться, если бы не обком партии — тщательно -разобрались, и Ермаков был полностью оправдан. Как знать, может быть, что-то подобное произошло и с Яковом? Не верилось, чтобы он, выросший в семье Русановых, мог пойти на преступление. И Виктор Ильич решил послать производственную характеристику.
На перекличку, как всегда, собрались на почту, в аппаратную. Это была большая комната с разной телеграфной аппаратурой. Для каждого участника переклич»
ки были включены наушники, для выступления на столе стоял микрофон. Шла настройка, слышались позывные. Все уже собрались, только не было Лысакова (он снова замещал Шагилина). Ермаков послал за ним нарочного. Лысаков ввалился в комнату перед самым началом, круглый, красный, улыбающийся. Васса Дударь недовольно передернула бровями, усмехнулась:
— Фу, надушился-то как.
Хотя редакторша сделала намек на то, что от него крепко припахивало водочкой, Лысаков решил этот запах скрыть от других:
— Из парикмахерской иду. Оброс, понимаешь, в командировке — ни ушей, ни носа не видать.
— Ну, нос-то твой, скажем, увидели бы, — засмеялась Дударь. — Он всегда красный, как у петуха гребень, — и указала на стул, дескать, садись покрепче, не свались.
Лысаков на шутку ответил шуткой, отодвинул стул в сторону, сел и неуклюже натянул на голову наушники.
Первым районом слушали Макарово. Это был самый отстающий район в области: зерновые здесь убрали еще наполовину, ко льну и картошке не приступали, с заготовкой хлеба дело не двигалось. Секретарь райкома хрипловатым голосом долго перечислял цифры, ссылался на плохую погоду, на слабый актив. Потом слушали Белую, Крутояр. Под конец секретарь обкома пригласил к микрофону председателя Теплогорского райисполкома и попросил поделиться опытом работы. Все оглянулись и увидели спящего Лысакова. Ермаков поднял руку, давая понять, чтобы уморившегося заместителя оставили в покое, подошел к микрофону и сказал, что Шагилин с бригадой партийных и советских работников выехал в Макаровский район на помощь в работе. Потом рассказал о ходе уборки в колхозах района, а когда назвал цифры выполнения плана хлебозаготовок, секретарь обкома упрекнул:
— Фуражом отделались, товарищ Ермаков.
Виктор Ильич быстрым взглядом выхватил из сводки какие-то цифры и, сравнив их, пояснил:
— Мы больше и дали, по соответствующему коэффициенту...
— Людей надо кормить не мякиной. Тяжелые культуры давайте — рожь, пшеницу, горох.
— Хорошо, учтем замечание, — согласился Ермаков.
Когда перекличка была закончена, Васса окликнула Лысакова. Тот вскинул голову, удивился:
— Неужели кончили?
— Кончили. Иди, досыпай дома.
— А я все слышал, — ничуть не смутившись, ответил Лысаков и, как ни в чем не бывало, вместе со всеми вышел из комнаты...
На следующий день бюро райкома сняло Лысакова с работы.
Секретарь обкома партии Ботвин спешил в южную группу районов и на станции Лесной не собирался задерживаться. Он только хотел вручить Ермакову награду — орден Красной Звезды за участие в боях под Курском, перемолвиться парой слов о текущих делах и проследовать дальше. Тем более, и положение в Теплых Горах было не из плохих—теплогорцы по уборке и заготовке хлеба шли в числе первой пятерки, и секретарь обкома надеялся, что темпы они не снизят. Когда Ермаков вошел в вагон, Ботвин, как всегда подтянутый и аккуратный, в черной гимнастерке и сапогах, вышел навстречу и первым протянул руку и, не давая присесть гостю, тут же прикрепил орден на грудь Ермакова и по-мужски обнял его. Виктор Ильич вдруг неожиданно для себя расчувствовался, на глазах навернулись слезы.
Вспомнилась Михайловна, сожженные дома, маленькая девочка, сидящая возле убитой матери... Девочка уже не плакала, а только шептала: «ма-ма, ма-ма». Ермаков схватил девочку на руки и под пулеметным огнем вынес ее в безопасное место.
Секретарь обкома справился о здоровье.
— Ничего, креплюсь, Петр Игнатьевич.
— Креплюсь? — будто в раздумье повторил Ботвин. — Беречь здоровье надо. Большие дела нас ждут— каждый человек нам дорог!
Виктор Ильич молча согласился, присел на диван напротив Ботвина и подумал: «А если человек оступился, допустил ошибку?»
— Что-то не нравитесь вы мне сегодня, — вглядываясь в лицо Ермакова, сказал Ботвин. — Лицо серое.. В самом деле, здоровы ли? Или случилось что?
Виктор Ильич неловко повернулся, слегка вздохнул и начал не с того, о чем хотел говорить раньше, — не о делах служебных, а стал рассказывать о человеке, который принес на себе в деревню первый железный плуг. Петр Игнатьевич, не перебивая, внимательно слушал, скуластое открытое лицо его го светлело, то становилось строгим и непривычно хмурилось, и тогда на широком загорелом лбу под черными густыми, еще не задетыми сединой волосами яснее проступали морщинки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110