— Не сумневайся... Я уж агитировал Максимовну. Еще кой-кого сагитируем.
Угостив пастуха, Гоголь-моголь заторопился домой. Проходя мимо кузницы, он решил заглянуть туда и потолковать с кузнецом.
— А ты все такой же, и не старишься, Матвей, —«' присаживаясь на порог, начал гость. — Оно, конечно, работа работе рознь...
Матвей не ответил и ловко принялся бить молотом по накаленному докрасна куску железа.
— Садись-ко, пропустим по маленькой. За успехи, за дела. Говорят, наши крепко дерутся.
Гоголь-моголь достал недопитую бутылку и завернутый в газету огурец.
Матвей Кульков пил редко, раз-два в год, но, как говорят, редко, да метко; либо веселье заведет, либо скандал. Выпив, он говорил про себя: «Я лесной человек и живу по-медвежьи». И впрямь, его фигура, лицо, заросшее черной пышной бородой, с горящими, как угли, глазами, говорили: какая силища в этом молчаливом человеке! Стоит ему поднести еще стаканчик, — и пойдет ломать, как медведь. Тут уж его не остановишь. Такой он, Матвей-кузнец, — «лесной человек».
Выпили, разговорились. Сначала, как и следует, войне, о тяжелых боях, затем о колхозных делах.
— Свалила нашего Петровича болезнь,—с деланным сожалением говорил Гоголь-моголь. — Был человек, и нет. Чудно устроено на свете. Как говорится: руководители приходят и уходят, а люди остаются. Ты не слыхал, кого метят?
— Нет.
— Правильно: найти человека в колхозе трудно. Прямо сказать, человека тут надо с опытом, — говорил Рожков, то и дело заглядывая в глаза собеседника. Под конец Гоголь-моголь, дружески похлопав кузнеца по плечу, негромко сказал:
— Так что, Лукич, будут выбирать, поддержи. — И он вдруг по-бабьи зашептал на ухо: — Сенокос-то, знаешь, как: десять процентиков на выработанные трудодни, а тебе шиш на граблях. Потому, ты в кузнице, техническая фигура. А выберешь меня — в Кожухове самолично лужок отмерю... Или корову тебе сменю, ве-дерницы не пожалею...
Матвей Кульков вдруг побелел, у него задрожали руки. Он почувствовал, что не только его, но и весь колхоз оскорбили слова этого человека. Он схватил гостя за воротник и, приподняв, швырнул его в распахнутые двери.
— Сволочь шкурная! Проваливай с глаз!...
На собранье Гоголь-моголь пришел нарядно одетый, и как ни в чем не бывало, уселся у всех на виду. Еще собрание не началось, а он с важным видом что-то строчил в толстенный блокнот, однако прислушивался к разговорам колхозников и нет-нет да и вставлял свое словцо.
Арсентий Злобин, как старейший член правления колхоза, открыл собрание. Высокий, костлявый, он пристально оглядел односельчан и вдруг, неловко замигав глазами, попросил почтить память покойного председателя вставанием. Все поднялись и, сдернув с головы шапки, несколько минут стояли в грустном молчании. Когда колхозники сели, Злобин сказал:.
— На могиле Андрея Петровича мы дали клятву: всеми силами крепить наш колхоз. Вот и надо выбрать
такого председателя, который был бы достоин Андрея Петровича.
Едва Арсентий Злобин закончил, как Гоголь-моголь попросил слова. Он вышел к столу, пригладил редкие рыжие волосы:
— Тут такое дело. И вы, женщины, как заглавная сила, должны прислушаться. Хозяин, известно — по двору пройдет — рубль найдет, назад пойдет — другой найдет. Так говорил раньше у меня отец.
Хотя Гоголь-моголь начал издалека, но многие поняли, о чем он будет говорить, и когда он упомянул о трудоднях, кума Марфида не вытерпела:
— Знаем, у твоей Уляшки трудодней не густо, а как сыр в масле катается.
— Ульяна моя — женщина порченая, с гастритной болезнью. Справка есть. Но я, бабоньки дорогие, не о том. Вы знаете, что и у меня рога в торгу были. Нас трое у отца росло, я меньшой был. Отец умирать стал и говорит: тебе, мол Егорушка, хозяйством править. А отчего, вы думаете? А оттого, бабоньки, что он хозяйственную струнку разглядел во мне. Правильно говорю?
Гоголь-моголь с достоинством оглядел выжидающе молчавшее собрание.
— Раз правильно, то и второй пункт выдвигаю. Председателем надо выбирать такого мужчину, который бы в людях бывал, коммерцию знал, начальство. Ну вот, к слову, хватить меня. Нужно яйцо отправлять, продукт первейшей важности. Иду к завторгу — мне отбой, к заму предрика — отбой, к третьему секретарю райко-ма, а «третий» говорит: «Я кадрами ведаю». Не выдержал я и прямо к первому стукнулся, так, мол, и так, товарищ Ермаков Виктор Ильич. Он выслушал меня и отвечает: «Поскольку ты человек настойчивый и прошел все дистанции, решаю вопрос в пользу яйца». Поднял трубочку телефона и приказал: «Подать товарищу Рож-кову вагоны под яйцо! Живо!» Вот и надо нам выби. рать человека пробойного, чтоб на трудодень побольше дал. Сколько соломы, посмотрел я, у вас пропадает! А ведь раздать бы ее, впрок бы пошла. Подумайте хорошенько, бабоньки!
Гоголь-моголь вытер вспотевший лоб и опустился на скамью. Из задних рядов раздался писклявый голос Трофима:
— Так что, запиши Егора Павлиныча. Наш человек, доморощенный. Все знают, — и, выскочив из угла, он замахал руками: — это не Егор Павлиныч, а талант. Все рады! И черту подвести.
— Как черту? Мы еще не начинали, балабон! Тут степенно поднялся Никита Суслонов.
— От нашей первой бригады выдвигаем Федора Анисимовича Вешкина.
Кума Марфида покачала головой, всполошилась.
— Чего, бабы, молчим? Ишь, как лезут в председатели, и все не те. По-моему, бабы, Елену надо...
— Разреши, золотко, мне, — выкрикнул Савваха Мусник и выскочил к столу, как нахохлившийся петушок. — Мне бы, скажем, в аккурат, молчанием заняться. Но не могу, характер не выносит.
— Просим!
— В прошлом году у меня восемь петухов уродилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110