А ты, старик, сиди с ребятишками, воспитывай на старости лет. Эх, вы!
Он швырнул на лавку картуз с широким пружинистым околышем и бухнулся на кровать. Полежав, добавил спокойней и тише:
— Слышь ты? Сахару-то того и гляди не будет. Да и соли, — небось. Опять в Сольвычегодск за соленой
водичкой поплетемся, как в ту войну... Про запас подумать надо бы...
Андрею Русанову не спалось. Тяжело кряхтя, он поднимался с постели, раскрывал окно в горнице и подолгу курил, с тоской смотря на некошеные луга. За всю-свою долгую жизнь, казалось, он не передумал столько, как за эти бессонные ночи. Куда ни посмотришь — все огоньковская земля. А как управиться с нею без людей, без тягла? Каждое утро с тревогой он ожидал мобилизации, вот-вот принесут повестки, и он один останется с женщинами, стариками да малыми ребятишками. Поэтому-то и решил Русанов начать сенокос не с петровок, как всегда, а раньше недельки на полторы. Старики было ворчали, дескать, трава молода, на солнышке свернется листок — и весной бескормицы не миновать. Андрей Петрович настоял на своем, да и женщины поддержали: пока мужики дома—подвалить луговья. В назначенный день на покос выходили все разом, Обычно впереди всех в белых рубахах шли мужики и несли на плечах косы для всей семьи. Бабы же, принаряженные, будто на большой праздник, в белых вышитых кофточках и легких цветных сарафанах, шли следом с корзинками, бурачками, чайниками. Каждой хочется угостить друг друга на покосе в обед окрошкой, квашеным творогом со сметаной, свежим медком. а под конец — крепким квасом, а то и брагой. Девушки же шли отдельно и держались около какого-нибудь веселого гармониста.
Так в сегодня, еще до завтрака огонь-ковша дружно высыпали на покос. Над лугом стлался туман, сочные в цвету травы блестели от утренней росы. Выплывшее из-за Гребешка солнце сушило разнотравье. Воздух наполнился пряноприторным медовым запахом цветов. У ложбинки стояла пара лошадей, запряженных в косилку; Яков что-то поправлял у машины, а Елена, не выпуская уздечки, изредка взглядывая на мужа, ласково трепала мягкую подстриженную гриву коня.
— Ты осторожней, Яша, на машине-то...
— Ничего, — отозвался Яков и подошел к жене.
— Коса-то не тяжела, Леночка?
— Привыкну. Начинать будешь?
Яков, взял вожжи, вскочил на сиденье и машина весело застрекотала, оставляя за собой широкий пробор. Лошади, натягивая постромки, быстро уходили в глубь некошеного луга.
Пока Андрей Петрович разбирал косы, Елена, поправляя на голове косынку, смотрела вслед уезжавшему мужу. А он, покачиваясь на пружинистом сиденье, уже пересек ложбину и на конце повернул обратно.
Андрей Петрович осмотрел косы, поправил их слегка -бруском и, сбросив с головы картуз на примятую траву, проговорил:
— Ну, бабоньки, начали, что ли, — и, блеснув лысиной, первым повел прокос к озеру. За ним, как и полагалось, пошла сноха Елена, потом Петр Суслонов с женой, Кузьмовна...
Над ложбиной жалобно закричали чайки, у старицы закрякали утки, уводя от косарей к озерам свои выводки.
Елена чувствовала на себе любопытные взгляды людей и торопилась за свекром.
Острая коса, вжикая, казалось, сама летала в руках Елены, и высокая сочная трава покорно ложилась к ее ногам. Но думы о Якове, о близкой разлуке теперь не покидали ее. Она, как и Яков, со дня на день ожидала известия об отправке и знала, что не сегодня-завтра оно придет. Но ей хотелось, чтобы Яков побыл около нее хотя бы еще денек-два.
Пройдя до озера, Андрей Петрович обтер травой блеснувшую на солнце косу. По лицу его крупными горошинами катился пот, к мокрой спине прилипла голубая сатиновая рубаха. За ним кончали заходы и другие и, оглядываясь, будто оценивая свою работу, брались за бруски.
Под вечер, когда почти подвалили луг, пришел из Теплых Гор письмоносец, веснушчатый, с карими бойкими глазами подросток. Кто-то из огоньковцев образованно закричал:
— С новостями пришли!
— Ну-ка, что там, Гришенька, развертывай газету!
— Не повернули ли немцев обратно?
Но подбежавшая к нему Фаина вдруг вскрикнула:
— Петро! Повестки! — и, захватив лицо руками, грузно опустилась на землю.
Елена стояла в стороне, поглядывая на вдруг изменившихся посерьезневших людей, бесцельно перебирала ногой легкие пласты только что скошенной травы. Петр достал из кармана табак и долго свертывал цигарку. Раскурив, он взглянул на Елену и дотронулся до ее руки:
— Воевать, так воевать, сестричка!
Он старался быть веселым, глаза блестели, густые каштановые волосы опустились на лоб. Но во всем поведении его, в излишней суетливости, чувствовались волнение и тревога.
— Может, пора и кончать, Петрович? Сам знаешь, то. да се, — заметил кто-то из толпы.
Косари переглянулись. Андрей Петрович молча свертывал над кисетом цигарку, словно боясь рассыпать табак. Он мысленно прикидывал, кто же оставался дома, и никак не мог вспомнить всех: повестки получили тридцать два человека.
— Докосить надо, — проговорил подошедший Яков.— Своим же легче будет, — и взглянул на брата: — Эй, Алешка, уводи лошадей да вторую смену готовь!
По большаку прошла уже не одна тысяча мобилизованных. Прошли городецкие, усть-алексеевские, струг-ские. Каждый день двигались через Огоньково все новые обозы, люди ехали на машинах, на лошадях, шли пешком. Андрей Петрович подолгу стоял у окна, молча провожая глазами уходящих людей. Решение сына идти добровольцем на фронт не удивило Андрея Петровича. Если бы он сам был моложе, разве отстал бы от своих односельчан? Но отцовскому сердцу все же было тяжело, — растил, надеялся, а теперь уходит, и кто знает, вернется ли домой?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110