Так и отец, ка-залось, рассматривал белый сучковатый пол и не знал, куда ползти.
Огоньковцы напряженно молчали, а низенький худощавый человек старательно скрипел пером. Потом поднял голову, спросил:
— Ну как, товарищи, сколько дадим хлеба государству? — и в упор взглянул на Суслонова.
— Все понимаем, товарищ Поярков. Продразверстка и все прочее. Ну, как не помочь нашему родному рабочему классу. Надоть помочь. Но чем? Чем помочь-то?— Он развел руками. — Нет хлебушка...
И тут заговорили все огоньковцы — и в самом деле, какой у них лишний хлеб, самим впору бы до масляной прокормиться. Надо у заборцев поискать, там запасливые мужики.
— И земля не та, — подхватил Никита, — не та, — и, подвинувшись к столу, выбросил ладонь, широкую, заскорузлую, с твердыми мозолями.—У них ведь что усадьба, что поле. А у нас — песочек. Хошь паши, хошь с чаем пей, — и деланно усмехнулся.
Два дня жил в Огонькове Поярков. Молча ходил по деревне, поднимался на повети, заглядывал на подволоки, заходил в пустые амбары, стукал железной тростью по бочкам, перевернутым вверх дном — они гулко гудели.
Под вечер мать Яшки Александра Кузьминична, прозванная позднее с уважением Кузьмовной, пригласила Пояркова поесть. Он жадно хлебал пустые щи. Александра стояла у перегородки и смотрела, как усиленно работали челюсти, вздувались на небритой щеке маленькие желваки, и думала о Суслоновых: «Тоже десятские, человека покормить не собрались».
В избу вбежал запыхавшийся Яшка.
— А я, мам, видел...
— Чего ты видел, сынок? — спросила мать и, притянув к себе, погладила его по вихрастой голове.
— У Никиты хлеб-то в срубах...
Бабка Марина дала Яшке подзатыльника, но было уже поздно. Поярков доел щи, поблагодарил хозяйку и в сопровождении Саввахи Мусника - низенького бело-
брысого с редкой бороденкой огоньковского балагура—и еще двух мужиков направился к суслоновскому пятистенку с просмоленными углами.
Пятистенок разделялся надвое. В одной половине был настлан пол, в другой — только положены балки. Поярков сразу прошел в неотделанную половину и, оглядевшись, — земля была не изрыта и кое-где поросла, чахлой белесой травкой, — строго приступил:
— Ну, где хлеб-то?
— Говорю, товарищ Поярков, вранье. Мало ли что» мальчишка сболтнуть может...
Поярков ходил из угла в угол, сердито ковырял тростью землю. Земля была твердая, как камень, и не поддавалась. В углу стоял пустой чан, — огоньковцы когда-то к праздникам варили пиво. Поярков подошел к. чану, заглянул, ухнул в большую посудину — гулко отозвалось эхо, и попросил мужиков отодвинуть его в сторону. Под чаном ничего не было. Он подолбил землю, и вдруг железная трость словно сорвалась, ушла, вглубь до загнутой калачом рукоятки.
— Ой-й, — вскрикнул Никита и присел.
Через несколько минут мужики работали лопатами, разгребая суслоновский клад.
После того, как увезли девять возов хлеба, Никита осунулся, помрачнел. Увидев на улице Яшку, пригрозил:
— Ты, паршивец, больше к нам ни ногой. Убью!
И Яшка не стал ходить к Суслоновым. Но все же он тайком подбирался к забору и в щелку смотрел, как. играли суслоновские ребятишки в чижа. Как-то Еленка, узнав, почему Яшка не ходит к ним, помолчала и, тряхнув белыми косичками, сказала:
— Тогда я к тебе буду ходить. Ладно?
И Еленка стала убегать тайком на соседский двор. Двор у Русановых был большой, заросший травой. От дома к погребу протоптана дорожка; у погреба она двоилась — одна шла к колодцу, а другая к Саввахиной избе, — туда частенько наведывалась бабка Марина за закваской для пирогов. Сначала ребятишки играли в
лошадки, бегали вперегонки по этой дорожке. Потом решили играть в чижа, но игра не клеилась. Бабка сказала: «Я шалашку сделаю вам». Она сбила из досок у погреба шалаш, обрадованные ребятишки вымели внутри, поставили вместо стола ящик с отбитым краем, смастерили из доски лавку, нанесли бутылочек, черепков от битой посуды. Еленка притащила даже помазок, — отец давно не брился и теперь помазок лежал в шкафу без пользы. Она намазывала клейстер на старинные картины с какими-то краснолицыми царями и усатыми генералами. Брат Серега сорвал их в горнице и выбросил, а ребятишки подобрали, как-никак красочные картинки, и теперь старательно оклеивали ими свой шалаш. Однажды к ребятишкам заглянул Еленкин брат Петька — рыжий, веснушчатый, с оттопыренными ушами и длинными руками. Он посмотрел на Яшку и ехидно усмехнулся:
— Девушник...
— А вот и не девушник, не девушник, — уставившись в землю, стыдливо отговаривался Яшка, как будто И в самом деле это слово было даже страшнее Никитиных угроз и, главное, обиднее.
— Ты, Петька, — рыжик, — обидевшись, заступилась за Яшку Еленка. — Рыжик мухоморный!
Петька дернул сестру за косичку, а Яшку за белесый вихор и убежал.
На следующий день, увидев Яшку, Петька сказал:
— Иди к нам, мы тебе Москву — золотые маковки покажем.
Яшка и Еленка обрадовались приглашению и пошли на суслоновский двор посмотреть на золотые маковки.
— Ну что, золотые маковки пришли смотреть? — встретил Петька ребят и подмигнул Яшке: — Становись спиной.
Яшка встал спиной к Петьке, а тот взял его за уши и потянул вверх.
— Видишь?
Но Яшка отдернул голову и, захватив руками горевшие уши, сквозь слезы пропищал:
— Рыжик... Мухоморный рыжик.
— Ты еще дразниться! — крикнул Петька и, догнав Яшку, схватил его за руку, тут же в углу у капустников нарвал крапивы и насовал ему в штанишки. Яшка ревел, ругался, и, вырвавшись, бросился наутек домой.
Успокоив внука, бабка Марина вышла на улицу, сломила с березы прут и, спрятав под фартук, степенно пошла к Суслоновым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110