.. если ты с такими разговорчиками к, нам, то... то предупреждаю — изба тесна будет. Иди в зимовку и живи себе как бирюк, Понятно' И наши дела колхозные не трогай... сами тронем. Понятно? — и, рывком отодвинув стол, вышел, широкоплечий, ладный.
Никита потер морщинистый лоб, поскреб свалявшуюся бороду и, стараясь залатать образовавшуюся прореху между ним и сыном, примирительно сказал:
— Так ты чего окострыжился? Я же так, шутейно, вроде как...
— Опоздал с шутками.
— Знаю, что опоздал, — он помолчал и, оставшись наедине с женой, спросил: — Клавку-то за кого отдали?
— На Прислон, к Тетериным. Анатолием звать.
— Где он робит?
— В колхозе, бригадиром.
— Гм-м...
— Хорошо живут, велосипед купил. — Анисья принесла постель, разбросила на полу. — Ну, а ты до сроку, что ли, освободился?
— Отпустили, — ответил Никита и рассказал, как он был на строительстве плотины, строить ее надо было быстро, а построили еще быстрее. И вот всем благодарности за это. — А потом в бурю река страшная сдела-
лась, лодку с людьми перевернуло — человека спас. Еле сам не захлебнулся. Все в заслугу вписали.
Еленка в ту ночь не видела отца, спала. Утром, неожиданно встретившись в сенях, опешила было, поздоровалась. Никита негромко сказал:
— Не обижусь. За дело отдюжил. Тот-то дьявол от болезни сдох — жалко не расстреляли... Ну-к вот, за работу браться надо. Не примут, поди, меня? Ты бы закинула удочку, как там...
— Сам обращайся.
— Сам-то, конешно, сам...
Он проводил пристальным взглядом дочь, подумал: «Скоро и она улетит из дому. Начисто разлиняла семейка». Улучив минутку, шепнул жене:
— Пойдем-кось, сходим в амбар: много ли хлеба-то у тебя?
— Хватит.
— Не прикупаешь? А там один рассказывал, будто у них на пайке сидят... двести граммов будто.
— И у нас достукаться можно. Как робить будешь...
— Оно, конешно, опять же все в своих руках, — согласился Никита, и спустившись по скрипящим ступенькам, заковылял за женой к амбару.
Никита с утра уходил в лес, драл лыко, плел пестери и корзины.
«Не перековалась кривая губа, — говорили соседи.— Ходит по колхозной земле, плетет из колхозного лыка, а денежки — в карман. Того и гляди, весной усадьбу запросит...»
Зимой па ярмарке к Суслонову подошел милиционер, осмотрел разложенный на снегу товар, спросил:
—- Патент есть?
— Нет.
— Кустарь?
— Не-е...
— Единоличник?
— Никак нет, я неколхозник.
— Хитер, отец, хитер, записался в неколхозники. Да ты самый что ни есть настоящий... Ну, как бы тебе сказать, — он помусолил кончики пальцев, словно растирая краску, — спекулянт — не спекулянт, а хуже... без-па-тент-ник...
Никиту бросило в, жар; всяко называли, но таким: именем — ни разу.
Он собрал, свой товар, навалил на санки и потащился обратно домой.
«Хорошо, что не оштрафовали, — думал Никита. — Дома из-под полы бабам продам, кто крынку масла даст, кто муки. Тут не торговля — мена. За мену никто не придерется».
Как-то бригадир Федька Вешкин, краснолицый, с рыхлым бабьим лицом, почесывая за ухом, сказал:
— Ты бы, Орефьич, полозьев для саней нагнул.
— Изъездились?
— Надо лишнего комплекту держать.
— Можем и комплекту. Мукой аль трудоднем платить будешь?
— Договоримся.
— «Поклонились, наконец-то», — усмехнулся Никита и стал гнуть полозья для колхоза.
Однажды, обедая, Никита осмотрел свою разлинявшую семью, сказал:
— А тебе, Петруша, пора бы за ум браться. Вок девка у Степки хуторского, мать говорит, кровь с молоком. И работящая. Брал бы. За столом-то, вишь, —-пустое место.
— Успеется, — уклончиво ответил сын.
Еленка и мать только переглянулись, промолчали.
Петька давно дружил с младшей сестрой Ефима Медуницы, Фаней. Но ее родители, неся тяжелую обиду зэ сына, не хотели родниться с суслоновским домом и почти силком выдали девушку за Прокопа — здоровенного» парня из Высокова. «Стерпится — слюбится», — говорили они. А Фаня уже в первый день поняла: не стерпится и не слюбится. Не прожив и недели, она, завязав в платок свои наряды, тайком вышла из дома, к родным,, не думая больше возвращаться к мужу. Прокоп быстро хватился и, вскочив в сани, бросился следом. Ниже деревни Лудяной, у Шолги, он нагнал жену, скрутил ее вожжами и бросил в сани.
«Смиришься! — шипел он, — теперь не убежишь— на замок запирать буду».
В субботу Петр через своего дружка Костю Рассохина получил от Фаины коротенькую записку. Фаина просила его прийти в село. В конце записки писала: «Не придешь — потеряешь навсегда».
Утром Петр встал раньше обычного, несколько встревоженный и бледный, наскоро побрился, одел праздничную одежду, и сказав матери, что его вызывают в сельсовет, спустился под угор и по замерзшему озеру заторопился в Теплые Горы.
Не доходя до села, около стогов, Петр заметил идущую навстречу женщину — это была Фаина. Учащенно заколотилось сердце. Женщина бросилась навстречу и руками обхватила его шею:
— Милый, Петенька, не могу я так...
— Обожди, Фаня. На виду же здесь...
— Пусть, пусть все смотрят, — не унималась она, словно в исступлении. — Пусть смотрят, какая я несчастная!
— Свернем к стожку.
— Куда угодно пойду с тобой, только не оставляй...
Обнявшись, до вечера они просидели под стогом. От сена пахло луговыми травами, чем-то отдаленно напом- лившими о лете, о недавних встречах, поцелуях. И вот они снова вместе. Когда стемнело, они вышли на дорогу и, взявшись рука за руку, пошли в Огоньково.
— Как я зайду к вам, Петя? — спустившись на озеро, спросила Фаня и замедлила шаги.
— Ничего, зайдем, — ободрил Петр и стиснул ее маленький холодный кулачок, и ей вдруг стало не страшно; она чувствовала, что шла не одна, а с человеком, которого она любит больше всех, он не оставит ее, заступится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110