Разыскав на дворе Петьку, она выхватила прут и — «вжик» — перепоясала им мухо-морного рыжика. Парень охнул, присел.
— За что, тетенька?
— Оженить тя, дурака, хочу, только не на красной девице, а на березовой вице, — ответила бабка и снова — вжик, вжик, вжик...
Проучив обидчика, старуха, свернула к крыльцу и так же степенно прошла в дом Суслоновых. В избе пахло распаренной кожей, дегтем, ворванью. Никита сидел на скамейке у порога и чинил хомут.
Бабка Марина тряхнула огрызком прута, сказала:
— Ты мне в сыновья годишься, Никиша, вот этим бы и тебя надо... да жалко, не осталось — всю исхлестала.
— С ума спятила, тетка?
— Какая тебе я тетка! Теток уважают, а вы... Душегубы... Лешие...
Старуха, не простившись, вышла из избы и, по-прежнему не торопясь, высокая и гордая, чуть-чуть припадая на больную ногу, степенно пошла домой.
Так легла между двумя когда-то роднившимися семьями тяжелая скрытая вражда. Вся деревня знала — причиной раздора были девять возов хлеба, увезенных от Никиты Суслонова.
Каждая волость славилась не только хлебными деревнями, урожайной землей и заливными лугами, но и своими гармонистами и плясунами, своими женихами и невестами. Чаше всего молодые сходились из ближних деревень. Но нередко сваты заезжали и в дальние округи — невесту выбирали не на день, не на два, а на всю жизнь.
Александра была привезена в Огоньково из далекой, большой лесной деревни Красная Рамень.
Вряд ли думал когда-нибудь Василий Русанов ехать за невестой в такую даль. Разве мало было девушек в своей округе, которые не раз втайне загадывали в ново-годнюю ночь на высокого, с темными курчавыми волосами парня? Но словно назло огоньковским красавицам, Василий неожиданно привез из-за Шолги худенькую кареглазую замухрышку.
Случилось это так. В покров — первое зазимье Василий ездил в Котельнич на ярмарку и купил у горбоносого цыгана рыжего коня с белой звездой во лбу и странной кличкой Цинбал. Это был высокий мерин С длинной гривой, заплетенной в косы, с широким гладким крупом: ставь кадку с водой — не упадет. Вся ярмарка любовалась им. Но был один порок: кроме старика-цыгана он никого не подпускал — скалил зубы, бил ногой, а когда садились на него, «ставил свечку» и сшибал седока. В первый раз слетел с коня и Василий, тяжело стукнувшись о мерзлую землю. Но когда он сел во второй раз и, припав к гриве и словно слившись с лошадью в одно целое, ускакал, цыган похвально отозвался: «Хорош конь, хорош и детина — за полцены отдам, вспоминать цыгана будет!»
Всю обратную дорогу Василий не надевал рукавиц— жарко и без них. Миновав глухой волок, он поднялся к Красной Рамени и хотел было закурить. Цинбал, почувствовав слабинку, бросился, но крепкие руки осадили его, и разгоряченный конь, повернув, влетел в полуоткрытый сарай.
Пожалев, что купил такого черта, Василий пошел в избу, чтобы извиниться перед хозяином и малость отогреться. Здесь-то он впервые и увидел за прялкой Сашу— с большими карими, чуть-чуть раскосыми, глазами и длинной, тугой косой. Ему сразу приглянулась эта низенькая, хрупкая девушка, и он засиделся. А когда собрался домой, девушка набросила на себя длинный платок и, выбежав на улицу, без страха подошла к его жеребцу.
— Ты не трогай — не лошадь, а зверь, — предупредил Василий, но девушка рассмеялась.
— Таких зверей видала. С лошадьми выросла — отец-то ведь у меня ямщину гоняет...
Прощаясь, она будто ненароком заметила:
— Если мимо придется бывать, заезжайте.
На крещенье из Огонькова в Красную Рамень наехали сваты...
Александра не сразу привыкла к Огонькову. И поля здесь были не те, и люди другие. В своей родной Рамени хотя поля и маленькие, разбросанные среди лесов, но зато, что ни дом — мастеровой: то плотник, то бондарь, то печник. Здесь же, в Огонькове, люди знали одну землю, крепко вцепились в нее руками, и по всему было видно — земля не забывала за труды, кормила их. Одному Никите, казалось, было мало земли: летом работает в поле, зимой гремит молотом в кузнице. Вначале Александре нравилась в нем эта хозяйская озабоченность и деловитость — любая работа не валилась у него из рук. Даже когда бабка Марина поссорилась с Никитой, сноха этому не придала значения — все со временем уладится: в одной деревне, что в одной семье. Так было у них, в Красной Рамени. Встречаясь с Никитой, она по-прежнему почтительно здоровалась и ставила его в пример другим. Но кто знал, что ручеек раздора, пробежавший между соседями, так будет живуч.
Голодный 1921 год был на исходе. Он безжалостно прошел по Теплогорью, обшарил все, распахнул амбары и клети — в них было пусто, не осталось ни хлеба, ни семян. Люди болели, пухли с голоду, умирали. А те, кто оставались в живых, с надеждой ждали приближения новой веены.
После пасхи Александра стащила с повети деревянный с скрипучим колеском плуг, осмотрела. Надо поправить его, подварить лемех, но кто это сделает? Скрепя сердце, она пошла к Суслонову. Тот молча повертел в руках лемех, швырнул в горно, а потом ловким ударом молота отбил его.
— Сколько, Никита Орефьич, за работу-то?
— Ладно. Не это потерял, — скри-вив губу, сердито ответил Никита и исподлобья посмотрел на Александру: — Слышь, молодица, сменяем. Я кобылицу тебе отдам. В придачу меры две овса сыпну.
— Нет, Никита Орефьич, с Цинбалом не расстанусь.
— Посмотрим, как ты с ним управишься. Я ведь так... жалеючи тебя. Сеять-то нечем — сама с лукошком придешь.
И верно, управиться с Цинбалом было нелегко — за зиму он еще больше одичал. Однажды весной Александра вывела коня на улицу и хотела запрячь, но тот
взвился «свечкой», вырвал из рук повод и бросился со двора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110