Это было непросто.
В беде могла оказаться вся человеческая раса. Весь мир страдал от
недостатка энергоресурсов, а это значило, что удобрения становились
дороже, а это значило, что люди становились голоднее, а это значило
напряженность, грозящую взрывом. Мировых ресурсов едва хватало для
того, чтобы прокормить эти миллиарды людей. А нам нужно было
изыскать свои ресурсы - в которых тоже была острая нужда - для
долговременного планирования. Мы создали три отдельных узла
мозгового штурма, и предоставили им все, что могли выкроить из
повседневных потребностей. Один узел разрабатывал возможности
разрешения растущей на Земле напряженности. Второй занимался
созданием на Земле убежищ, чтобы даже в случае термоядерной войны
могла бы выжить хотя бы малая часть из нас.
Третий исследовал внеземные возможности.
В начале казалось, что у нас тысячи путей выбора, и на каждом из
трех основных направлений были очень многообещающие варианты. Один
за одним эти варианты отпадали. По нашим прогнозам - не тем, которые
мы представляли президенту Соединенных Штатов, а закрытым, которые
распространялись только среди нас - вероятность термоядерной войны в
ближайшее десятилетие составляла ноль девять и десять девяток после
запятой, поэтому уже через год мы закрыли узел по разрешению
международной напряженности. Создание убежищ, казалось, обещает
больше. Сценарий наихудшего развития показал, что мест, по которым
не будет нанесен прямой ядерный удар, не так много: Антарктика,
частично Сахара, даже часть Австралии и множество островов. Было
выбрано десять точек с вероятностью разрушения одна десятая или
меньше; если взять все десять вместе, то вероятность их
одновременного разрушения была незначительной. Но более детальный
анализ показал, что у этой схемы есть два порока. Во-первых, мы не
знали, сколько времени после такой войны в атмосфере будут
оставаться долгоживущие изотопы, и по многим признакам, уровень
ионизирующей радиации мог оставаться недопустимо высоким в течение
тысячи лет. В таком временном масштабе вероятность выживания хотя бы
одного из убежищ составляла уже значительно меньше пяти десятых. И,
что хуже всего, требовались значительные капитальные вложения.
Создание подземных убежищ, начиненных огромными количествами
сложного электронного оборудования, генераторами, запасами топлива и
тому подобным было невозможно с чисто практической точки зрения. Мы
просто не смогли бы достать столько денег.
Поэтому мы прекратили работу и этого узла, и вложили все ресурсы,
какие только могли себе позволить, в межпланетную колонизацию.
Вначале это казалось самым несбыточным решением.
Но нам все-таки удалось - почти, почти! - совершить это. Когда
Роджер Торравэй приземлился на Марсе, был завершен первый и самый
трудный шаг. Когда корабли, летящие следом, займут свои места, на
орбите или на поверхности планеты, выживание нашей расы будет
обеспечено, и мы впервые сможем уверенно смотреть в будущее.
Вот почему мы с таким удовлетворением следили, как Роджер Торравэй
делает первые шаги по поверхности планеты.
Ранцевый компьютер Роджера был триумфом конструкторской мысли. В
нем размещалось три раздельных системы, конечно, с перекрестной
связью, с совместным использованием ресурсов, но все вместе они
могли обеспечить надежность ноль девять, по крайней мере до тех пор,
пока резервный компьютер 3070 не выйдет на орбиту. Одна система была
промежуточным звеном - медиатором в органах чувств Роджера, вторая
контролировала нервную и мышечную подсистемы, позволявшие ему
передвигаться. Третья передавала по телеметрии все, что поступало на
входы органов чувств. Все, что видел он, видели и мы, на Земле.
Чтобы устроить это, пришлось немного потрудиться. В соответствии с
теоремой Шэннона, частотный диапазон линии связи не позволял
передать абсолютно все, но мы предусмотрели возможность случайной
выборки. Передавался приблизительно один бит из сотни - сначала по
радио в посадочный модуль (специально для этого мы выделили один
канал), потом на орбитальный корабль, где плавал в невесомости Тит
Гизбург, теряя кальций костей и глядя на телеэкран. Отсюда,
профильтрованный и усиленный, сигнал в пакетном режиме передавался
на один из синхронных спутников Земли, связанный в тот момент и с
Марсом, и с Голдстоуном. Таким образом, все, что мы видели, было
"настоящим" всего лишь на один процент. Но этого было вполне
достаточно - остальное заполняла программа интерполяции, написанная
для приемника в Голдстоун. Гизбург видел только последовательность
неподвижных кадров; на Земле все, что видел Роджер, выглядело, почти
как прямой телерепортаж с места событий.
На всей Земле, на телеэкранах всех стран, люди видели бурые горы,
поднимающиеся на десять миль в высоту, видели отсветы марсианского
дня в иллюминаторах посадочного модуля, и даже могли разглядеть
выражение на лице Дона Каймана, когда он поднялся с колен после
молитвы и в первый раз выглянул на Марс.
В Поднебесном Дворце, в Пекине, чтобы посмотреть эту передачу,
повелители Новой Народной Азии прервали заседание планового совета.
Они смотрели эти кадры со смешанными чувствами - это был триумф
Америки, не их. В Овальном кабинете ликование президента Дешатена не
омрачалось ничем. Это был не только триумф Америки, это был его
личный триумф:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80