Бумага летела в поля и леса. Ветер нес ее с места на место и ронял в воду, где
она погибала.
Но не кончалась она Ц все летели по дорогам обертки, газеты, воззвания, жу
рналы, приказы, запреты. И не было им конца. И не было близко той широкой вод
ы, в которой бы эта бумага погибла вся Ц от грозной угрозы до грязной подт
ирки.
Старик Савельев сидел на крыльце своей избы, на теплых досках, изрытых до
половины их толщины ногами многих людей за многие годы. Стариковы руки л
ежали на коленях. Чем-то, может быть сухостью и цветом, напоминали они ото
дранную, но не совсем оторванную от ствола кору старой осины. Сатиновая в
ыцветшая рубаха свободно плескалась на нем, словно уже принадлежала вет
ру, и ветер не уносит ее потому лишь, что не желает мешать старикову рубаху
с бесконечным немецким папиром.
Старик глядел на дрожащий в пыли лист газеты.
Ветер дохнул Ц лист поднялся. Черные буквы мелькнули, как тени далеких г
алок, когда-то кружившихся в белом ненашем небе.
Старик открытыми глазами смотрел старый сон, незабытый, тревожный и грус
тный.
Неподалеку от прекрасного древнего города Эрфурта дом кирпичный, с широ
кий верхом, с кирпичным полом в больших сенях. Хозяин дома в России, в плен
у. Русский военнопленный, унтер артиллерийского полка Савельев в его дом
е живет…

Перед стариком мальчишка застыл, Сенька. Лицо у Сеньки Ц сплошные глаза.
Они обтекают, как свечки. Колышется в этих глазах громадный и светлый стр
ах.
Ц Дедко Савельев, дедко Савельев, там, у болота, мертвяк. Убитый красноар
меец.
Ц Ври дальше.
Мальчишка брызнул слезой.
Ц Он, может, еще живой. Только больной очень шибко. Весь израненный.
Ц Ты не части Ц собьешься. Ц Лицо у деда Савельева тихое, нет в нем движе
ния. Дед Савельев зарос волосом сивым, он похож на березовый пень при луне.

Ц Мертвяк-то просил чего передать иль спокойно лежит?
Мальчишка выбежал на дорогу, заскользил в пыли Ц заорал что есть силы:
Ц Человек кончается! Помертвел уже! Эй! Иль не слышите?!
Тихо на улице. Только собаки тощие и обреченные кашляют под сараями. Подо
брал Сенька круглый камень-голяк, запустил со всего маху ни во что. Камень
поскакал по пыли, как по воде, всколыхнул на ней шесть блинов и утоп. Сеньк
а сел в придорожную жесткую от грязи траву и заскулил, глядя в землю. А ког
да голову от земли поднял, не было на крыльце старика.
«На печку полез», Ц недобро подумал о нем Сенька. И за что он этого деда лю
бит, когда, может, его совсем не нужно любить? Никакой он не дед никому, прос
то старое кадило Ц одинокий сивый старик.
Земля накалялась Ц солнце к полудню шло.
«Умрет без меня красноармеец, Ц думал Сенька. Ц Может, очнулся, пить про
сит».
Сенька вскочил, побежал домой. Нашел бутылку на полке, налил в нее холодно
й воды. Если бы сила была у него, перенес бы он тогда красноармейца к себе в
избу, на чердаке бы его затаил.
Сенька взял в сарае топор, попробовал острие ногтем и пошел на пригорок к
болоту. Думал он нарубить елового плотного лапника и над раненым постави
ть шалаш. Взял Сенька с собой чистое полотенце Ц красноармейцу обмыть р
аны. Взял с собой кусок хлеба.

Какие пристани стоят на путях человеческих, какими приметами они обозна
чены? Одного остановит пуля. Другого Ц болезнь. Третьему поперек пути Ц
женщина.
По ночам старику Савельеву кажется, будто старость, отделившись, ложится
рядом и лежит неслышно, лишь изредка, скрюченная ревматизмом, пихает его,
проникая на короткое время внутрь, или наваливается на грудь, и старик за
ходится в кашле. Даже лежащая рядом, она жует его душу беззубым ртом и хихи
кает: «Не было у тебя никого… Не было…»
Но иногда, словно чистые капли из чистых слоев земли, просачиваются в ста
рика видения, отмывают одряхлевшую память и озаряют ее болью, которая за
глушает боль тела.
Не в доме он жил возле города Эрфурта Ц на конюшне. В доме он был всего оди
н раз Ц полную горькую-горькую ночь.
Видит старик кирпичный дом с кирпичными большими сенями. Позади дома раз
омкнутым прямоугольником, под один рост, кирпичные тоже, на фундаментах
из полевого тесаного валуна, стоят скотный двор, амбар и конюшня с выгоро
женными в них помещениями для телег, машин и приклада.
Хозяйка имения фрау Марта. Или фрау Ц короче. Старик Савельев произноси
л слово «фрау» с ухмылкой Ц на русский вкус оно кажется незначительным,
предназначенным для насмешки. Зато в имени Марта есть строгость и есть т
алант.
Двадцать коров у нее, свиней столько же. Кур, гусей и другой птицы много. Тр
и битюга-мерина, широкоспинная кобыла и один жеребец беговой. Со скотино
й и птицей справлялись три немки-батрачки и немец-работник, больной, рыхл
ый, непригодный для несения военной службы.
Как он доил коров! Быстро, чисто и ласково.
Старик Савельев находился при лошадях.
Старость жует старикову память, да нет у нее зубов. Она слизывает и глотае
т крошки. Старик не помнит, было дерево посреди двора или было оно перед до
мом Ц громадная липа с черным стволом. А Марта! Разве может старость спра
виться с Мартой! Старик Савельев помнит ее ресницы, помнит ее всю.
Марта была родом из восточных земель, знала немного по-польски. Служанку
в доме не держала и, хотя по достатку могла сидеть барыней, брала вилы Ц в
ыгребала навоз из коровника, и доила, и ездила в поле сама на жнейке и на ко
силке. И работала, работала, в землю глядя, и по двору шла с опущенной голов
ой, словно стыдилась или, может, боялась неба.
В субботу Савельев запрягал жеребца в беговые дрожки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44