Она показала письмо, объясн
ила, повторяя по-польски то, что сказала ему по-немецки, и вставляя русски
е слова, некоторые не к месту: что поделаешь, она знала их очень мало, и те, к
оторые знала, имели отношение только к ним двоим. Савельев понял: ее муж на
ходится в настоящее время в Берлине, может быть, уже завтра, может быть, по
слезавтра, если ему повезет с прохождением и документами, будет дома.
У Савельева похолодели ноги, руки налились жгучей слабостью.
Марта распахнула широкую кровать с кружевами, с жадными, как болото, поду
шками, которые человека душат и сжигают ему затылок. Они лежали на этих по
душках, как на кострище, прикрытом золой, а под ней, под золой серой, Ц угол
ья. Он ласкал Марту и утешал, как мог, Ц звал ее убежать в Россию. Знал, что о
на привела его на эти подушки, в свой чистый крестьянский дом не для того,
чтобы перед богом и перед всем, что она разрушила, проститься с ним и у все
х попросить прощения, но для того, чтобы поняли они: бог, и очаг, и он, Савель
ев, что останется он здесь, не в кустах и скирдах, не в конюшне и не под яблон
ей, Ц останется он здесь, на подушках, во взгляде девы Марии, которая, по их
общему мнению, одобряет любовь только ту, которая совершается на кроват
и. Бог, он что? Ц сам мужик. А вот дева Мария! Они смотрели на ее припухлые юн
ые щеки, и ее глаза, не тронутые обманом, и оба молились. Потолок в комнате п
однимался, и уже не было потолка, только единый жар их двуединого, нет, уже
триединого тела.
Говорят, от любви дети красивые.
Говорят, от любви дети смелые.
Говорят, от любви нарождаются горемыки.

Муж приехал на третий день. В эти дни ожидания они не встречались.
Осень хрустела под ногами, рассыпалась в прах, в пепел. Низкое небо короби
лось, расходилось по швам, в нем зияли темные дыры, из них стекал холод на з
емлю и на Савельева.
Вечером, когда немцы-работники разошлись по домам, Ганс Фрейганг привел
свою жену Марту в конюшню. Савельев поднялся навстречу.
Ц Ты? Ц спросил Ганс по-русски.
Он был в накинутой на плечи солдатской шинели, помятой, местами прожженн
ой. Даже дома он не решился сбросить ее: опасался остаться незащищенным,
Ц сколько лет шинель была его кожей, его броней, его ожиданием.
Ц Ты! Ц закричал он. Быстро и слюняво принялся сыпать русскую матерщину
. Ткнул Марту кулаком в лицо: Ц Сука! Сука! Ц И все кутался в шинель.
Савельев поднял топор с новгородским прикладистым топорищем, которое с
ам выстругал, огладил осколком стекла и своими ладонями. Ганс отступил к
лошади, худой, долговязый, с белесыми, налипшими на лоб волосами. Фонарь, к
оторый он принес с собой, освещал только их лица да сверкающий острый топ
ор. Страха у Ганса в глазах не было, была лишь тоска Ц долгая, на всю жизнь.
И наверное, в этот момент, до конца ощутив свое одиночество, свою отринуто
сть от всего, что может согреть и осветить человека, Ганс понял: баловства
между ними не было, было другое, за что либо убивают враз либо, простив-зат
аив, несут в муках всю жизнь.
Ц Ладно, Ц сказал он и по-немецки приказал Марте идти в дом.
Потом они долго сидели вдвоем, рядом, молча курили, два мертвых мужика, про
должавшие жить только ради страдания.
Ганс потерся щекой о шинель, запахнулся потуже.
Ц Я тебя в Эрфурт отвезу. Тебя в Россию отправят Ц домой, будь ты проклят.

Савельев поднял глаза. Фонарь налил их красным дремучим цветом, какой пр
облескивает в лесу и в болоте на последней минуте дня.
Ц Ты волк, Ц сказал Ганс. Ц Марта волчица. А я собака…
Ганс голову уронил и пошел. Медленно, все кутаясь, втянув голову в плечи,
Ц будто в плен пошел.

Мальчишка воротился в деревню, побродил возле старикова крыльца, но зайт
и в избу постеснялся. Засмеет дед, скажет:
«Случилось тебе привидение, Сенька. От болотных паров. Окаянный с болота
пар Ц дурной на слабую голову».
Сенька пошел к ребятишкам. Все ребятишки деревенские околачиваются в од
ном дому. Дом этот в две комнаты Ц бывшая школа. До войны проходили здесь
трехклассное образование, а сейчас пусто. Всех ребят свыше десяти лет не
мец погрузил в крытую автомашину и увез в один час в Германию.
Сидят малыши на теплом полу Ц им веселее вместе. И Тамарка Сучалкина, и Се
режка, и Николай, и Маруська.
Когда Сенька к ним вошел с топором и бутылкой, ребятишки окружили его. Сен
ька сказал:
Ц Чего выставились? Я возле болота красноармейца пораненного видел. А к
огда понес ему холодной воды попить, уже не стало красноармейца.
Ц Это его Свист утянул в болото, Ц сказала Тамарка Сучалкина, самая ста
ршая из малышей. Сказала и съежилась. И все ребятишки за ней следом съежил
ись Ц таращат испуганные глаза.
Сенька вспомнил следы на болотной кромке, затянутые черной водой.
Ц Врешь, Ц сказал он погодя. Ц Нашего бы Свист не затянул. Что ему, немце
в мало?..
О Свисте старик Савельев рассказывал Сеньке сказку-быль.
Свист на болоте живет в трясине. Он вроде полоза, толщиной в бревно, длиной
метров десять Ц двенадцать, как сосновый нераспиленный хлыст. Цвета он
какого захочет, такого и станет, хочет с сиянием, а то с переливами. Глаз у н
его один, зато во все стороны видит сразу. Говорит Свист человеческим гол
осом, а как засвищет, резь в ушах стоит целый день и еще долго потом в затыл
ке печет и с души воротит. Это сказка.
А вот быль.
Одному мужику возле болота батька отделил отруб. Еще в старое время Ц до
революции. Мужик был здоровый. Прозывался Кузьмой. Срубил он избу. Жену пе
ревел туда и ребят. Только они первую ночь легли ночевать Ц засвистало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44