С этими журавлями прилетели хлопотливые домовит
ые утки.
Володька шепчет:
Ц Сенька, слышишь?
Ц Слышу… Утки на озере хоркают Ц кличут селезней. Ишь как стонут, бессты
жие.
Чуть попозже, когда из берез засочилось перламутровое сладкое молоко, да
с таким напором, что отмокрели ветки, Володька опять спросил своего това
рища:
Ц Сенька, чуешь, что это?
Ц Лягушки ожили, повылазили горбы греть. Мухи проснулись. Журавли наши, м
естные, пляшут-гомонят. Птица мелкая ловит буках, гнезда строит Ц орет. К
урлы-мурлы. Разогрелась весна Ц лес шумит, все живое барахтается.
Ц Нет, Сенька, это наступают наши. Мне, Сенька, пора идти. Мне в Ленинград н
адо.
Бабке Вере Володька тоже сказал:
Ц Бабушка, я в Ленинград пойду. Буду там отца своего ждать. Когда он прибу
дет с фронта, мы к тебе явимся вместе. Теплую шаль тебе привезем в подарок.

Прожил Володька возле бабки какую ни есть, но теплую зиму, отдышался, и на
тебе Ц в благодарность.
Ц Да я бы всех вас, ребят, еще при рождении душила, прямо как на свет показа
лся. Саври несчастные. Варначье племя бессовестное. Окаянные.
Бабка Вера заперла Володьку в избе и пальто спрятала, то самое, которое дв
е подруги, Настя и Любка Самарина, наладили ему из старого мужского пиджа
ка, настегав под подкладку ваты. И портки спрятала, скроенные из кашемиро
вой древней юбки малинового оттенка. Шапку спрятала, которую дед Савелье
в дал, леший старый. Володька отсидел полдня в фельдикосовых панталонах,
подаренных ему Любкой Самариной заместо кальсон, да в рубахе тоже с чужо
го плеча. Потом надел бабкины калоши, подвязав их веревочкой, отыскал в су
ндуке душегрейку бархатную плешивую, прошитую узорной тесьмой; голову, ч
тобы не застудить, повязал косынкой, вылез в форточку и в таком виде напра
вился в ту сторону, откуда летел к нему дивный шум: будто лед лопается Ц в
збираются льдины на льдину, друг дружку ломают и топят Ц будто второй ра
з пошел ледоход по рекам и по озерам, чтобы весь холод согнать наконец без
остатка.
Лес гомонил вокруг, и всякий цвет, всякий звук порождали свой чистый особ
ый запах. От этих разнообразных, но слитых запахов Володькина голова ста
ла легкой и сильной: еще немножко вздохнуть Ц и она поднимет его над земл
ей. Белые пролески и лиловые фиалки посверкивали в прошлогодней траве. И
х было густо возле серых ноздрястых снежин, уцелевших под елками. В строи
тельном птичьем шуме, нескладном и радостном, в журчанье ручьев, зовущих
пойти за ними и увидеть нечто счастливое, Володькино ухо уловило чужерод
ный грозящий звук. Володька заторопился из лесу на дорогу. Едва просохша
я, едва укрепившаяся, поднималась она вместе с землей к горизонту и, остро
сужаясь, вонзалась в большое село. На самом острие, посреди села, набухала
темная капля. Она росла, росла и вдруг потекла на Володьку, изнывая в желез
ном лязге и грохоте, с выкриками, слившимися в единый свирепый стон, Ц то
шли немцы. Шли роты, шли батальоны Ц шла армия, с танками, пушками, автомаш
инами, с походными кухнями и медициной.
Володька сбежал в поле, чтобы эта лавина, заскорузлая, заросшая грязью и р
жавчиной, молчаливая и злобно кричащая, в ожогах, в бензиновой гари, в бинт
ах и повязках, сорвавшаяся с вершин завоеванных, не раздавила, не закатал
а бы его в грязь. С поля из-за копешки, худо пахнущей прелью, смотрел Володь
ка, как движется отступление. Оно наливалось и ширилось, и вот уже для люде
й на дороге не стало места, и дорога для них сделалась непрохожей Ц люди ш
ли полем, оставив обочины для лошадей и захлебывающихся автомобилей, а т
ам, в стремнине, двигались танки и самоходные пушки, взбивая и выплескива
я на стороны жидкий весенний грунт. Небо над отступающими то опускалось,
расплющив толпу, вжав ее в канавы и ямки, то поднималось с ревом, и люди вст
авали с земли. И снова небо летело вниз на свистящих крыльях.
Володька залез в ямку. Долго сидел там, елозя от нетерпения и замирая от ст
раха, похрюкивая и шмыгая носом от радости.
В Засекино пришел с темнотой. Село было забито немцами, живыми и мертвыми,
и живые мертвых не хоронили. В середине села горела изба, горела строго и т
оржественно. Движение немцев возле нее становилось призрачным, будто не
люди идут, а тени уже ушедших людей.
Деревенские жители тихо прятались в погребах и подпольях; боялись они не
пуль и не бомб с неба, хотя это слепое железо свистало без выбора, боялись
они своих улыбок, своих заждавшихся глаз, истомленного верой и ожиданием
сердца. И бессветные избы прятались в черных садах, как в окопах. Только ц
ерковь на краю села мерцала, окрашиваясь то желтым, то красным, то голубым
, словно поставили ее здесь для того лишь, чтобы не пропустить ни одного от
блеска, ни одного всполоха.
Володька решил пересидеть в церкви Ц туда проситься не нужно, но запах и
стлевших зерен, помета, мышиного и голубиного, слившийся с запахом штука
турки и источенной жуком древесины, выгнал его наружу. Затхлое дыхание ц
еркви как бы отгораживало от времени, от наружного живого мира Ц под ее с
водами не слышно было ничего, кроме однообразных пустотелых гулов. Волод
ька на колокольню полез Ц с колокольни он надеялся первым увидеть Красн
ую Армию.
Доски пола на колокольне терлись друг о друга Ц скрипели при каждом взр
ыве, словно плот на волне.
У стены, между оконными незарешеченными проемами, Володька нашарил кучу
соломы, от которой исходил съестной запах, но, не успев даже подумать, отче
го бы соломе пахнуть так сытно, Володька уснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44