Слиш-
ком уж он неинтересен для этого. Впрочем, это, быть может,
та бесовская сила, про которую сказано, что она - скучища
пренеприличная. Не страшно и не гадливо и даже не против-
но, а просто банально и скучно. Скука - вот подлинная сущ-
ность электрического света. Он сродни ньютонианской бес-
конечной Вселенной, в которой не только два года скачи, а
целую вечность скачи, ни до какого атома не доскачешься.
Нельзя любить при электрическом свете; при нем можно
только высматривать жертву. Нельзя молиться при электри-
ческом свете, а можно только предъявлять вексель. Едва теп-
лющаяся лампадка вытекает из православной догматики с
такой же диалектической необходимостью, как царская власть
в государстве или как наличие просвирни в храме и вынима-
ние частиц при литургии. Зажигать перед иконами электри-
ческий свет так же нелепо и есть такой же нигилизм для пра-
вославного, как летать на аэропланах или наливать в лампаду
не древесное масло, а керосин. Нелепо профессору танце-
вать, социалисту бояться вечных мук или любить искусство,
252
семейному человеку обедать в ресторане и еврею - не испол-
нять обряда обрезания. Так же нелепо, а главное нигилистич-
но для православного - живой и трепещущий пламень свечи
или лампы заменить тривиальной абстракцией и холодным
блудом пошлого электрического освещения. Квартиры, в ко-
т-рму НР.Т живого огня - в печи. в свечах, в пямттядях, -
трятпные квартиры.
е) Тот, кто захочет в будущем говорить о мифологии при-
родных светов и цветов и вообще тех или иных картин приро-
ды, должен будет в первую очередь изучить эту мифологию
так, как она дана в искусстве, хотя миф еще не есть поэзия.
Нужно подметить закономерности в мифологии, напр. неба
или ночи, несомненно характеризующие целые циклы поэти-
ческих представлений. Об этом уже пробовали писать, хотя
устойчивой традиции еще не образовалось, методы такого
описания остаются большею частью невыясненными и самые
материалы продолжают быть незначительными. Я укажу в ка-
честве примера на те наблюдения, которые делал А. Белый над
зрительным восприятием природы Пушкина, Тютчева и Бара-
тынского.
Возьмем луну. У Пушкина - она женщина, враждебно-
тревожная царица ночи (Геката). Отношение поэта к ней муже-
ственное. Она его тревожит, а он обращает ее действие в
шутку, называя ее <глупой>. В 70 случаях из 85 она -луна и 15
раз - месяц. Тютчев, наоборот, знает только <люсяц> и почти
не знает <луны>. Он - <бог>, <гений>, льющий в душу покой,
не тревожащий и усыпляющий. Душа Тютчева женственно
влечется за <месяцем> в <царство теней>. Пушкинская <луна> -
в облаках. Она - <невидимка>, <затуманена>. <Бледное пятно>
ее <струистого круга> тревожит нас своими <мутными игра-
ми>. Ее движения - коварны, летучи, стремительны: <пробе-
гает>, <перебегает>, <играет>, <дрожит>, <скользит>, <ходит>,
(небо <обходит>) переменчивым ликом (<полумесяц>, <двуро-
гая>, <серп>, <полный месяц>). У Тютчева нет <полумесяца>,
<серпа>, но есть его дневной лик, <облак тощий>. Месяц Тют-
чева неподвижен на небе (и чаще всего на безоблачном). Он -
<магический>, <светозарный>, <блистающий>, полный. Ни-
когда не бывает, в противоположность частому пушкинскому
словоупотреблению, <сребристым>. Бывает <янтарным>, но
не желтым и не красным, как временами у Пушкина. <Месяц>
Тютчева - туманисто-белый и почти не скрывается с неба.
Менее всего он <невидимка>. Он - <гений> неба. Итак, перед
нами два индивидуальных светила: успокоенно-блистающий
253
гений-месяц и - бегающая по небу луна. У Баратынского образ
луны бледен (<серебряней>, как у Пушкина, и <сладостен>,
как у Тютчева) и проявлен только в <подлунных впечатлени-
ях> души поэта, заставляющих его уверять: месяц <манит за
край земли>. Он больше всего в душе. А по небу ходит его слово
пустое: луна, месяц, <разве что ясные>, добавляет А. Белый.
Точно так же надо отметить и три солнца. Солнце Пушки-
на - <зарей выводимое солнце: высокое, яркое, ясное>, как
<лампадный хрусталь> (в противоположность <луне> - облач-
ной, мятущейся, страстной). У Тютчева, наоборот, в проти-
воположность спокойному месяцу, солнце - <пламенно>,
страстно и <раскаленно-багрово>. Оно - <пламенный>, <блис-
тающий> <шар> в <молниевидных> лучах. Это какое-то мол-
ниеносное чудище, сеющее искры, розы и воздвигающее дуги
радуг. У Баратынского солнце (хотя и живое) как-то <нехотя
блещет> и рассыпает <неверное> золото. Его зрительный образ
опять-таки призрачен и переходит из подлинного солнца, при
случае, в <солнце юности>.
Три неба: пушкинский <небосвод> (синий, дальний), тют-
чевская <благосклонная твердь> (вместе и <лазурь - огневая>)
и у Баратынского небо - <родное>, <живое>, <облачное>. Пуш-
кин скажет: <Небосвод дальний блещет>; Тютчев: <Пламенно
твердь глядит>; Баратынский - <облачно небо родное>.
Сводя в одну синтетическую формулу картины природы,
зримые тремя поэтами, А. Белый говорит, что три поэта сле-
дующим образом стали бы рисовать природу.
Пушкин. <Небосвод дальний блещет; в нем ночью: ту-
манная луна в облаках; в нем утром выводится: высокое чис-
тое солнце; и оно - как хрусталь; воздух не превозмогает дре-
моты; кипит и сребрится светлая ключевая, седая от пены,
вода и т. д.>. <Начало картины>, говорит Белый, <сдержанно,
объективно и четко (даже - выглядит холодно)>. <Пушкин
сознательно нам на природу бросает дневной, Аполлонов по-
кров своих вещих глаз>. Он изучает природу и находит слова
для ее хаоса.
Тютчев. <Пламенно глядит твердь лазуревая; раскален-
ный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым
лучом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135