В этом пункте мифическая отрешенность совер-
шенно не отличима от этой примитивно-интуитивной реакции
на вещи, ибо вся разница будет только, может быть, в степени
или подвидах этой общей примитивно-биологически-интуи-
тивной установки сознания на бытие. И можно сказать, что
миф, если выключить из него всякое поэтическое содержа-
ние, есть не что иное, как только общее, простейшее, до-реф-
лективное, интуитивное взаимоотношение человека с вещами.
Реально ощутить эту до-рефлективную реакцию можно на
примерах нашего повседневного общения с чужой психикой.
Вот человек плачет или смеется. Как мы это воспринимаем?
Взглянувши на лицо человека, мы сразу, без всякого выво-
да, - можно сказать, почти мгновенно - схватываем это
страдание или этот смех. В нас еще нет мысли о страдании, но
мы уже точнейшим образом констатировали страдание этого
человека. И не только констатировали, но уже и особенным
образом отнеслись к нему, оценили его. Мысль же о страдании
появляется уже в дальнейшем. Из этого можно видеть, как
уродливы мифологические теории, кладущие в основу мифа
то или иное интеллектуальное построение. И не только крат-
ковременные и очень яркие явления так воспринимаются
нами. Таково же наше восприятие и вообще всей и всякой
чужой индивидуальности. Один врач мне говорил, что он с
первого взгляда на пришедшего к нему пациента, до всякого
его осмотра, уже знает, можно ли вылечить этого больного
или нет. Печорин у Лермонтова с первого взгляда на женщину
знает, будет ли тут взаимность или нет. Тот же Лермонтов ге-
ниально пронаблюдал, что у солдата, который должен быть
убит в сегодняшнем сражении, уже с утра появляется какое-то
особенное выражение лица, не замечаемое обычно ни окру-
жающими, ни им самим. <Прозорливость> у религиозных и
часто даже совсем нерелигиозных натур - общеизвестна, и не
стоит тут приводить никаких примеров. Это - различное по
глубине и широте - прозрение в чужую психику и даже в ее
266
удьбы всякий не раз встречал в жизни и в литературе, как бы
ни старались некоторые уродливые теории отрицать непо-
ддотвенность восприятия чужой психики. Но точно таково
е и мифическое воззрение и прозрение в вещи. Миф тоже вы-
JgggT вещи из их обычного течения, когда они то несоедини-
мы то непонятны, то не изучены в смысле их возможного
ддейшего существования, и погружает их, не лишая реаль-
ццстм и вещественности, в новую сферу, где выявляется вдруг
их интимная связь, делается понятным место каждой из них и
становится ясной их дальнейшая судьба.
с) В связи с этим особенное значение приобретает самый
термин <отрешенность>. Сейчас мы можем сказать, что он да-
леко не точно выражает свой предмет, так как это - настоль-
ко же отрешенность, насколько и образная конкретность.
В самом деле, с точки зрения чего тут говорится об отрешен-
ности? Отрешенность тут - от чего? От обычной идеи, обыч-
ных вещей и явлений, сказали мы. Но что такое обычная идея
и что такое обычные вещи? Не есть ли это простая услов-
ность? Не бывает ли так, что одна и та же вещь в одно время
обычна, а в другое время - совершенно необычна и неожи-
данна? Конечно, содержание этого термина есть нечто в вели-
чайшей мере относительное и условное. Обычное иной раз
оказывается чрезвычайно загадочным, даже чудесным, из
ряда вон выходящим, а ведь оно остается все тем же обычным.
Ясно, что лучше говорить не о мифической отрешенности, но
о том, что все на свете вообще, все существующее, начиная от
мельчайшей и ничтожнейшей вещи и кончая миром в целом,
есть та или иная степень или качество мифической отрешен-
ности. То, что мы называем обычным течением вещей, есть
тоже результат некоего нашего мифического взгляда, так как
и здесь вещи все же не даны в своих изолированных функциях
и не даны как отвлеченные понятия, но мы видим некую их
подчиненность тем или другим идеям, пусть не очень ярким и
не очень глубоким. Каждый цвет, каждый звук, каждое вкусо-
вое качество уже несомненно обладает мифическим свойст-
вом. Так, краски кажутся холодными, теплыми, жесткими,
мягкими, звуки - острыми, тяжелыми, легкими, задушевны-
ми, строгими и т. д. Мифическая <отрешенность>, таким об-
разом, есть форма в высочайшей мере универсальная; и нет
ни одной вещи, которую мы воспринимали бы только как
голое и отвлеченное понятие. Живая вещь, вот эта бумага, эти
карандаши и перья, эта комната - всегда воспринимаются
как вещи, наделенные тем или другим личным, социальным
или иным глубинно-выразительным содержанием, и все в той
267
или другой мере причастны бытию мифическому. По-вашему
может быть. и еврейская миква не есть глубинно-выразитед
ный миф? И даже то. что бывает после обрезания?.. Еврец1
знают, о чем я сейчас говорю.
Из всего вышесказанного следует, что <мифическая отре-
шенность> есть просто отрешенность от чисто отвлеченного и
дискретного существования. Она есть та специальная сфера, в
которую погружаются отвлеченные понятия, чтобы превра-
титься в живые вещи живого восприятия. Миф, видели мы,
есть живое, выразительное и символически-выразительное,
интеллигентно-выразительное бытие. Вещь, ставшая
символом и интеллигенцией,есть уже миф. Таким
образом, миф и мифическая отрешенность дает все те раз-
дельно указанные нами выше признаки мифа в некоем недели-
мом единстве. Отрешенность станет понятной, когда весь
предыдущий анализ синтезируется в одну категорию, вскры-
вающую существо мифа, и когда мы получим диалектическое
воссоединение всех указанных выше черт в единую и недели-
мую структуру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135