. – Викторинис улыбнулась, словно только ей одной понятной шутке, и убрала руки в карманы. – Мы просто бедные, раздвоенные существа, как и вы, Нельсон, только у нас на один отросток меньше. Мы тщеславны, сластолюбивы, алчны, суетны, лицемерны, эгоистичны, заносчивы, ревнивы и подвержены злобе. Когда нас загоняют в угол, мы отбиваемся зубами и когтями. Мы не берем пленных, не жалеем слабых. – Она улыбнулась, показывая длинные зубы. – Мы приплясываем, мы припрыгиваем и щебечем. Патриархат дал нам одно лицо, мы сделали себе другое Мы приплясываем, мы припрыгиваем и щебечем. Патриархат дал нам одно лицо, мы сделали себе другое – измененная цитата из «Гамлета» (3,1): Бог дал вам одно лицо, а вы делаете себе другое; вы приплясываете, вы припрыгиваете и щебечете… (пер. М. Лозинского).

.
– И в этих выражениях вы предложили Вите узы сестринства? – Нельсон закусил губу. – Вам стоит поработать над рекламой.
Викторинис запрокинула голову и рассмеялась.
– Вы и не представляете, как это смешно. – Внезапно женщина сорвалась с места и пошла на Нельсона. Он попятился, дрожа и увязая в снегу. Викторинис словно нависла над ним; ее лицо белело, как циферблат на башне.
– Стойте! – Крик, как в вату, ушел в снег. Нельсон съежился и вскинул руку, готовый, если надо, обороняться.
– Я предложила Вите рай! – вскричала Викторинис. – Я предложила ей сообщество страстных подруг, теснее которого не сыскать! Сообщества, где нет мужей и отцов, где каждая – мать, дочь и сестра разом, где материнство возникает из взаимного проникновения, взаимного касания, где мы обмениваемся лишь кровью, доверием и любовью!
Нельсон втянул голову в плечи.
– Не романтической любовью, – продолжала Викторинис, устремляя на него горящий взгляд, – а телесной, чувственной, в которой нет подавления и ненависти, любовью, в которой мы не плодим детей, но созидаем подруг, в которой в миг перерождения ты моя сестра, возлюбленная, ровня, в которой соблазнительница отдает свое могущество соблазненной…
Голос ее сорвался на рыдания, она повернулась спиной и сжала пальцами худую бледную шею. Плечи вздрагивали, голова поникла; казалось, она уменьшилась в размерах. Нельсон наконец выпрямился, однако видел лишь острую линию ее скулы. Он взглянул на Джилиан. Хотя та и не слышала ни слова, по щекам ее текли слезы, рот раскрылся в беззвучном крике.
– И что произошло? Викторинис повернула к нему голову.
– Я соблазнила Виту, Нельсон. Вернее, попыталась.
– И? – Нельсона передернуло.
– Сказала ей, кто я.
– Залезла рукой к ней под юбку.
Нельсон закатил глаза.
– И?
Викторинис медленно повернулась вокруг своей оси и обратила к нему осунувшееся, постаревшее лицо.
– Вита – мужчина, Нельсон.
Порыв ветра снова затряс деревья. Поземка плясала между Викторинис, Нельсоном и Джилиан. Аспирантка стояла сиротливо, слезы застывали на ее щеках. Викторинис не шевелилась. Нельсон заморгал, челюсть у него отвисла.
– Простите? – сказал он наконец. Поземка закружилась водоворотом, белый смерч взмыл в воздух и унесся к библиотечной башне. Воспоминания мелькали перед Нельсоном, как слайды: Вита в кабинете, сидит, плотно сдвинув колени. Вита у него в доме, играет с дочерьми, бросает мяч по-девчачьи. Вита вжалась в стул на Обеденном семинаре. Вита в махровом халате, колени сведены, руки сжимают халат на горле.
– Это худший вид мужской гордыни, – говорила Викторинис. – Вита считает, что может делать все лучше чем женщины, даже быть женщиной. Что бы ею ни руководило, Витина – как бы это выразиться – философская позиция просто замаскированный патриархатный универсализм. Утверждая, что тендер перформативен, она получает право быть всем, чем пожелает. – Виктория взмахнула руками. – Только мужчина способен додуматься до такой свободы. Вита может считать материальность ловушкой, если ей так угодно; она может играть в дочки-матери, но ей никуда не деться от того, что у нее между ног.
Нельсон лихорадочно вспоминал. При всей ее девичьей робости, он не замечал за Витой ничего соблазнительного – ни упругого изгиба бедер, ни аппетитной лодыжки, ни колыхания груди, ни приятной округлости ниже копчика, – только бесформенная одежда, обвислые свитера, мешковатые брюки, жесткая челка. Однако не было в ней ничего и от гермафродита: ни хриплого голоса, ни пушка над верхней губой, ни кадыка. Если такое возможно, Вита казалась совершенно бесполой.
– Я не играю в то, что я есть, Нельсон, – продолжала Викторинис, – и мне не по вкусу, когда кто-нибудь вроде Виты заявляется и предлагает солидарность – на»сновании чего? Теории? – Она рассмеялась. – Вита хочет превратить свою собственную эпистемологическую дилемму в онтологическую. Ее тянет в одну сторону отсутствие корней, в другую – интеллектуальное тщеславие. Она ценит свой ум превыше всего, однако не может разобраться в себе, тем более – заставить мир признать ее такой, какая она есть. И вместо того чтобы смириться со своей ущербностью или с тем, что в мире есть вещи, недоступные даже интеллектуалам, она попыталась возвести шаткость обозначающего и обозначаемых в фундаментальный принцип. Она опредмечивает собственную панику и хочет доказать, что самый мир порожден смятением.
Нельсон почти не слышал ее. Может быть, неаппетитность Виты как раз доказывает, что Викторинис ошибается – или лжет. Разве мужчина, притворяющийся женщиной, не постарался бы выглядеть как можно более женственно? Разве гомики-проституты не щеголяют формами и гладкой кожей? Разве трансвеститы не складывают губки бантиком и не виляют бедрами?
Новый порыв ветра оцарапал лицо снежной крупой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138