По крайней мере, там за мною точно ведут слежку.
– Странно, что тебе вообще удалось сегодня выйти.
– А что такое?
– Этим утром, – сказал Павлов, – примерно через час после твоего ухода я собирался выйти купить молока. Путь мне преградил целый курган из рекламных проспектов, воспевавших пиццу, на коврике у двери. Почтовый ящик был забит так плотно, что я испугался, уж не погребен ли весь мир за дверью под толстым слоем отпечатанных в дешевой типографии рекламных листовок.
– Может, у них ценовой конфликт? – предположила я.
– Это больше напоминает осаду крепости, – ответил мне брат. – Я попытался открыть дверь, и она увязла в бумаге. Пришлось распечатать новый мусорный пакет, чтобы убрать в прихожей. Можешь поверить? Слим думает, что конкуренты «Поппа Итальяно» пытаются напихать в кадр побольше пиццы, чтобы заставить Картье поменять спонсора.
– Напихать побольше? Хорошая мысль. Две пиццы на дом по цене одной.
Павлов ненадолго умолк. Я вообразила, как озадаченный моим легкомыслием брат наскоро пересматривает содержание ответной проповеди.
– Ну ладно, – смягчился он наконец. – Я поговорю со Слимом, но ситуацию с рекламными проспектами тоже надо обсудить.
– Ясно, – сказала я, улыбаясь в трубку. – Повесим на дверях одно из тех объявлений, которые запрещают совать в ящик рекламу и бесплатные издания, отваживают коммивояжеров и все такое.
– Плакаты тут не помогут, – сказал брат. – Если объявление заметят дети, то в нашем почтовом ящике окажутся экскременты и бог знает что еще. Единственный способ изменить положение вещей – это поговорить с человеком напрямую.
– Вот и займись этим. – Не было нужды пояснять, что в виду имеется Слим. Дав брату время догадаться самостоятельно, я добавила: – Полагаюсь на тебя, Павлов.
Ума не приложу, как Добряк Уильям проскочил мимо незамеченным, но его уже не было, когда я вернулась в садик. По пути к выходу он непременно должен был миновать телефонную будку. Поразмыслив, я наскоро проверила содержимое сумочки, прежде чем выйти на солнце. Как знать, не подложил ли он туда что-нибудь, пока я стояла отвернувшись? Чтобы предупредить о слежке?
– Гляньте-ка, Циско! Собственной персоной! Наконец-то!
Кровавая Роуз выкрикнула это, будто сидела на последнем ряду стадиона. Наушники на ее голове растолковали мне эту поразительную реакцию, когда я неторопливо приблизилась и просто сказала: «Привет». В сотый раз за день люди обернулись на меня посмотреть. Я присела за креслом-каталкой Роуз, заняв уже примятое Добряком место на траве. Фигуру больной обтягивал шелковый халат сливового оттенка с серебристым пояском и пепельной строчкой вдоль одного из лацканов. Она выдавила для меня улыбку, и сигарета в ее губах сразу приняла горизонтальное положение. Роуз сдернула наушники. Взломщица-рецидивистка, кажется, не замечала, что привлекла всеобщее внимание.
– Что слушаешь? – спросила я. – Мне понравится?
Проводок тянулся к тюльпанам на коленях Роуз. Тогда-то я и сообразила: под цветами не плеер, а портативный компьютер. Крышка была прикрыта, словно створка раковины, и я догадалась, что, какая бы музыка ни звучала в наушниках, ее, по всей вероятности, скачивали из Сети. Роуз назвала мелодию, и я тут же забыла о сетевых примочках.
– Вступительные такты к сериалу «Скорая помощь» и случайный набор музыкальных фрагментов из первых серий.
Я подождала немного, и лишь затем до меня дошло, что Роуз не шутит.
– И ты можешь это слушать? – притихнув, я оглянулась по сторонам. – В больнице?
– Притупляет скуку, – объяснила она и выхватила изо рта окурок. – Заставляет думать, что здесь интересно. В сериале всегда разворачиваются какие-то драматические события. А здесь если что и разворачивается, то одни только простыни.
– Ясно, – кивнула я. Интересно, что должно произойти, чтобы я научилась думать, как Роуз? – Тогда, наверное, тебе не терпится выбраться отсюда?
– Не терпится? – Она потянулась к колесам, чтобы пошевелить кресло. – Да я с ума тут схожу, золотце. Все жду, когда же с меня снимут эту пакость.
Она постучала по гипсу. Я обратила внимание, что Роуз ставила на нем карандашные отметки, считая дни.
– В день, когда с меня свалится эта скорлупа, – продолжала она, – я вернусь на крыши. Займусь, наконец, своим ремеслом.
– Не стоит, – с некоторой убежденностью возразила я. – Преступление не всегда оправдывает себя.
– Вилли это не понравится, но я не могу наплевать на собственное призвание.
Не сводя глаз с тюльпанов, я заверила Роуз, что иметь рядом кого-то, кому небезразлична твоя судьба, всегда хорошо. Разве этого мало?
Роуз пожала плечами.
– Наверное, ты права.
– Роуз! – я едва не лишилась дара речи. – Черт возьми, да ты же прекрасно знаешь, как Вилли к тебе относится. Да парень наизнанку выворачивается, только чтобы ты его заметила. Посмотри на его ногти. Вилли потребовалась бездна мужества, чтобы привести их в порядок.
– Знаю. Видела, как ты их полировала. – Кровавая Роуз вновь напомнила мне, что каждая крупица моей жизни протекает на всеобщем обозрении. Конечно же, я понимала, что камеры улавливают все до мелочей, но никак не ожидала, что это обернется против меня. Какое-то время я просто сидела на газоне, как Добряк Уильям, скрестив ноги, дергала траву и не могла поднять глаз.
– Что еще ты видела? – спросила я.
– Этим утром – буквально все, – ответила Роуз. – Пока ты не ушла на работу.
– Значит, стоит рассказать, что за денек выдался сегодня…
– Нет нужды. Сразу видно, дела идут хреново.
– Настолько заметно?
– Может, Добряк чуточку робко завоевывает мое сердце, – сказала Роуз, – но он всегда рядом, когда мне плохо, когда мне нужна помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122