Разожрался -
факт, а кроме хаванины, какие еще такие радости - тоже факт.
Совладав с животом, просунул башку в петлю, по счастью, не
развязанного галстука, подтянул узел, накинул пиджак, наклонился, чмокнул
женщину в волосы над ухом. И не встанет проводить, и права: любимый муж
что ль или пламенный любовник? Мужик и только: нужный человек. Филипп обул
ботинки, завозился со шнурками, нет чтоб помочь, а видит, не дремлет, поди
сейчас в голос заржет. Шнурки поддались, заглянул в зеркало, напустив
строгости на, и без того хамскую, физиономию. Рожа жуть, кормилица, за
мордоворотство, можно сказать, деньги получает, нормальный человек обязан
убояться такого лица безотчетно, затрястись, замереть, вроде кролика перед
удавом.
Дверь захлопнулась за начальником и подчиненным. Фердуева поднялась,
сходила в ванную, расчесала волосы, привела себя в порядок, оделась и, не
убирая постель, покинула квартиру. Из помойного ведра торчали три засохших
букета: видно, до Фердуевой другие начальники, или милые сердцу хозяина
хаты люди, в служебное время решали неотложные дела, отчего и подломилась,
не выдержав сверхнагрузок, кроватная ножка.
Обедать решила у Чорка. Такси поймала сразу и через полчаса, не
более, окунулась в другой мир: промытость гвоздик по три в вазе посреди
стола, шторы тяжелого бархата с благородной прозеленью, надраенные до
блеска пепельницы, солидность, плавные движения, манерные девы, знающие
себе цену до копейки, вернее, до мелкой заморской монеты.
Чорк принимал сам, присел к столику на двоих. По его глазам Фердуева
пыталась понять: знает ли содержатель заведения о кирпичной стене и визите
северян. Чорк всегда знал все и обо всех, мог за так, по расположению,
оделить сведениями, мог за одолжение, мог за мзду, по-разному вел себя
всякий раз, слыл человеком многослойным, темным, но обходительным; похоже
ни к каким группировкам не тянулся, ни у кого защиты не искал, а прикрыт
будь-будь, со всех сторон. Что ж, Фердуева понимала толк в прикрытиях и
допускала, что есть на свете доброхоты-оборонители от всяческого зла такой
силищи, что союзники Фердуевой, из облеченных властью, кролики и только.
Поговорили: кто что продает, где лучше отдыхать, общие знакомые...
Чорк посмеивался, когда у человека дела шли в гору, будто радовался от
души, кручинился, когда знакомец прогорал, выказывая себя человеком
милосердным; мог ссудить на поправку дел беспроцентно, по дружбе, а мог
заломить зубодробительный процент. Чорк жил не по схеме, а руководствуясь
соображениями данного часа, и сиюминутным настроением.
Мелькали узнаваемые лица, Фердуева кивала, ей улыбались, много чего
знала Нина Пантелеевна про этих людей, и немногие из них знали о ее
промыслах. Даже Чорк делал вид, что не в курсе, лишних вопросов не
задавал, но не знать не мог. Фердуева раз-другой проверила: запустила
бывшего обожателя поразнюхать у Чорка, чем она, Фердуева, жива, а что
обожатель связан с ней, Чорк никак знать не мог. Ничего не сказал,
удивился вопросу, пресек любопытство: "Чужими делами не интересуюсь.
Приличная женщина, не на зарплату живет, похоже, но и без наручников, а
слухи собирать ни к чему, из них блюда не приготовишь, к столу не подашь".
Слухи собирали еще как: служители Чорка славились терпением при
выслушивании страждущих, впитывали чужие горести лучше церковных
исповедников, по доброте душевной? Кто же поверит, цедили сведения, разный
люд хаживал к Чорку, много чего знали, много видели, Чорк понимал, что не
только деньголюбивая братва охоча до сведений, но и всякие-разные органы.
Выпад северян выбил Фердуеву из колеи, особенно внешней
доброжелательностью, неожиданной предупредительностью; случалось на ее
памяти, следующим шагом после таких визитов шло исчезновение человека,
пропадали не такие экземпляры как она, не крупняк, но и не мелочь
пузатая... да и аппетиты враждующих групп росли изо дня в день. Фердуева
прислушивалась к ощущению непокоя в себе, знала, что предчувствия ее редко
обманывают и, если разобраться в них, оглядеться вокруг повнимательнее, не
боясь заметить малоприятное, то будущее рисовалось не столь уж мрачным:
главное - знать, откуда грозит опасность, важно - оценить, как далеко
готовы зайти противоборствующие. Серьезные люди заранее решают каким будет
давление, прочерчивают для себя незримую предельную черту, за которую ни
шага.
Чорк мастерски играл безразличие и внимание к гостье, умудряясь слить
воедино два полярных настроения.
Фердуева понимала: прямой вопрос о северянах - свидетельство ее
волнения, волнение - признак слабости, но другого выхода не видела,
уступать долю промысла не собиралась, но пыталась сделать все, чтобы не
допустить схватки.
- Ты кого из северян знаешь? - тряхнула волосами, не может не знать,
даже дружит с заправилами, да и мелюзга сюда забегает - пугальщики и
драчуны.
- Кое-кого... - хмыкнул Чорк, безразличие его поколебалось.
Женщина помолчала; сейчас оба соображали на предельных оборотах: она
потому, что еще можно было остановиться, дать задний ход; он потому, что
запахло жареным.
Фердуева решилась.
- У меня сложности с ними.
Чорк не скрывал довольства: сложности чужих всегда бодрили, его
третейское судейство укрепляло авторитет или приносило деньги, а нередко и
то, и другое... Кликнул подносилу-девчонку в белом переднике, приказал
повторить кофе, сделал непонятный Фердуевой жест, вскоре обернувшийся
двумя крошечными рюмками ликера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113