Почуваев привык к полумраку, пригляделся, перед
схваткой с сейфом глубоко вдохнул затхлый, с примесью машинного запаха,
воздух и рванул сейф на себя. Лестница-трап скрипнула позади, жалобно
застонали металлические перила. Почуваев почувствовал чужого, взгляд сзади
уперся меж лопаток. Ладони взмокли, а шея напряглась так, что Почуваев
решил: более шее не вертеться...

Апраксин любил разгуливать по рынку: жизнь не расписана, не втиснута
в привычные рамки каждой мелочи, то и дело вспыхивают ссоры, взвихряются
перебранки, раздаются выкрики, сталкиваются интересы, торгуются продавцы и
покупатели с лукавым прищуром, кто зло, а кто себе в радость - не из
жадности, а скорее из жажды общения. Фургоны-алки, развернув алюминиевые
зады, переломленными гусеницами, опоясывали рынок. Торговля шла не бойкая,
но оживляющая обычно мертвые прирыночные пространства. Апраксин выбрался
из-под сводов рынка. Увидел оливколиких, коренастых мужчин в темных
костюмах, со щеками под двухдневной щетиной и непременно в меховых шапках,
хотя солнце шпарило по-летнему. Меж низкорослых высился Дурасников, чуть
подале, у бровки тротуара, чернела "волга", а в машине Колька Шоколадов
терзал все ту же книженцию.
Зампред величаво слушал гортанную воркотню торговых людей, прибывших
из южного подбрюшья державы: их хлопотами, мольбами, нажимами,
недоспанными ночами сюда перебрались фургоны-алки, дабы скрасить невеселые
столы жителей стольного града.
Люди с оливковыми лицами взирали на Дурасникова, как ученики на
патриарха; Дурасников кивал, морщил лоб, вращал глазами, заинтересованно
переспрашивал, поворачиваясь то к одному, то к другому, но свет глаз
зампреда свидетельствовал, что их обладатель парит вдалеке от рынка, от
фургонов, от грязных халатов и допотопных весов с гирями музейной
древности, истертыми до блеска тысячами пальцев.
Коренастые негоцианты вились вокруг Дурасникова роем. Зампред норовил
развернуться к солнцу так, чтобы лучи лизнули меловой белизны с серым
отливом кожу. Рой густел, и тогда только голова Дурасникова виделась
поверх поляны меховых шапок, то растекался в стороны, тогда скального
цвета ратиновое пальто зампреда, увенчаное начальственной главой,
напоминало памятник, воспаривший на рыночных подступах волей не слишком
одухотворенного скульптора.
Апраксин замер меж торговок яйцами: Дурасников как раз в броске
яйцом. Хулиганские помыслы! Апраксин припомнил, как прошлым, нет, более
давним летом - учинил бомбардировку яйцами лобовых стекол грузовиков -
шоферы-дальнобойщики устроили под окнами дома Апраксина ночное лежбище.
Грузовики по утрам ревели надсаживающимися моторами и будили весь дом:
яичную войну Апраксин выиграл - попробуй отмой лобовое стекло от разбитого
яйца - хотя не без схватки; сцепился в рукопашной с шофером-драчуном.
Апраксин вспоминал, и зампред споткнулся о чужие зрачки, вернулся на
рыночную площадь из бани или грядущего однокомнатного рая подруги Наташки
Дрын, мигом опознал Апраксина, тут же всплыл звонок
Филиппа-правоохранителя. Помрачнел, насторожив рой оливковоликих, гудение
голосов вмиг спало, приученные отличать оттенки начальственных чувств люди
опешили: что прогневало могущественного чина? Кто? Люди в шапках,
примолкнув, принялись подозрительно вглядываться друг в друга.
Дурасников больше на Апраксина не таращился: и так ясно - следит, не
ошибся Филипп, тип посадил под колпак и "двадцатку" Пачкуна, и самого
Дурасникова, переписал номера машин пачкуновских дружков, упаси Бог теперь
Шоколада оставить черную "волгу" с номером - тут сомнений нет - известным
каждою цифрою Апраксину, вблизи "двадцатки". Дурасникову, как и любому, не
нравилось оказываться под слежкой-объектом, хохотнул бы Филипп. Зампред
раздвинул плечом рой смуглых сограждан и задумчиво двинул по площади,
задерживаясь у распахнутых торцов фургонов, успевая удивляться, что
продавцы даров юга не обращают не него ни малейшего внимания, не ведая,
что на рынке и прилегающих асфальтовых площадках могущественнее
Дурасникова нет: ход рыночного механизма целиком регулируется им:
возжелает-выключит, возжелает-наддаст парку.
Определенно враг, размышлял Дурасников, вырабатывая линию поведения,
прикидывая разные-разности. Такого запросто не пуганешь. Если человек со
всей серьезностью днями пасет объект - ишь как изъясняюсь! - от такого жди
худшего. Как Филипп намекнул? Три привода в вытрезвитель и... на
принудиловку. Да так ли все гладко сладится? На словах все кругло да споро
катится, а только приступи практически, враз вылезают случайности,
непродуманности, глупости первостатейные... Радовало одно: пугать да
нажимать выпадает Филиппу, его людям, а Дурасников вроде над схваткой,
если прижмут, он-то команд не давал, мало ли что Филиппу взбрело в голову.
Филипп не тюха, свою выгоду не пропустит, может, потому пошел навстречу
Дурасникову, чтоб компру заиметь? Дурасников взмок - не дышало тело под
ратином, да и страх гайки закручивал. Меж Филиппом и Апраксиным, как меж
двух огней. А тут еще Пачкун пару бунтов местного значения отчебучил. Узлы
стягивались, все туже сдавливали голову зампреда, и боль, пульсируя
вначале на висках, начинала долбежку повсеместно.
Дурасников еще раз окинул взглядом подведомственный ему рынок: музыка
надрывалась, девицы плясали с поддельным восторгом, очереди прокалялись
под солнцем, старушки стыдливо считали гроши в сухоньких ладошках,
выходные мужья набивали ротастые сумки всячиной, дети лизали мороженое,
ликующие, не подозревающие, что это Дурасников накормил их лакомством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113