Апраксин все думал про квартиру, упрятанную в броню. Свободный в
передвижении, не связанный служебным креслом, не утративший интерес к
окружающим, не терпевший хамства, а таковым числил не только бранные
слова, да страсть распускать руки, но более всего любого оттенка
несправедливость, Апраксин баловал себя влезанием в чужие дела. Хам
действовал на Апраксина, как знаменитая примером красная тряпица на
разъяренную бычину. Одно смущало: чаще бык кончал плохо, а тряпица
оставалась целехонькой, или мулету заменяли, но бык-то погибал, от
ослепления страстью; ежели б не давал себя раскачать нервно, не впал в
буйство, а плавно обошел верткого врага с клинком, раздумывая над каждым
своим шагом и тычком рогов, не сдобровать тореро; и пуще всего наказывал
себе Апраксин: не взрывайся! Пошел пузырить слюной, размахался руками -
проиграл! Держи себя в узде, держи до кровавой пены в углах губ и
выиграешь. Сорвался на крик, заметался, вознамерился страшить да
припугивать - каюк.
Стальные полосы мучали и нашептывали разное. Кто ж персонально дал
команду зарешетить дверь, вложив щедро денег в бездельную, на взгляд
Апраксина, предусмотрительность?
Среди знакомых Апраксина водились слесари, водопроводчики,
домуправские канцеляристки, жэковские дивы, фениксами сгорающие после
трех-пяти месяцев липовых трудов по мнимому уходу за территорией и
расчистке снега, которого только прибывало, а если и убывало с улиц и
дворов то, единственно, заботами солнца, на окладе жэка не числившимся.
Апраксин без труда вызнал, что в квартире этажом ниже обретается некто
Фердуева, осчастливившая столицу своей персоной не то шесть, не то десяток
лет назад. Переселенка из дальних далей вначале урвала комнату в квартире
и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей увядшими
прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки за поножовщину
кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и воцарилась в центре
столицы, под высокими потолками, любуясь из окна белыми пароходами и
трудягами-баржами, вяло плывущими взад-вперед с излюбленными грузами
десятилетий - деревом и песком.
Апраксин понимал, что при всей краткости пересказа эпопеи Фердуевой,
опытному человеку виделось многое, один перескок от владения комнаты к
воцарению в квартире вмещал бездну - пропасть необъятной ширины, и эту
пропасть Фердуева умудрилась залить бетоном и перебраться на другую
сторону посуху, завладев двухкомнатной мечтой.
Апраксин жил один, и Фердуева кукушкой куковала, и разница лет меж
ними вырисовывалась, как раз подходящая, по складу, по хищной крепости, по
хваткости и напору обладательница квартиры-сейфа привлекала Апраксина.
Фердуевский тип как раз враждебностью миру Апраксина и притягивал, и давно
Апраксин прознал за собой эту слабость: самому, будто кто тянул за
веревочку, поспешать навстречу своей же погибели. Как тут не вспомнить
романтические отношения богомолов: после разрыва страстей ухажеру
уготовлена еще и роль ужина для возлюбленной.
На следующее утро, как раз, когда Фердуева шагала к "двадцатке" с
визитом к Наташке Дрын, Апраксин пристроился метрах в пятнадцати позади,
решив прошагать соглядатаем за женщиной несомненных статей и редкой
яркости весь ее обычный день.
Апраксин не знал, что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
приглядывали за ним и появление русоволосого, едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя - у "двадцатки", подведомственной Пачкуну
не прошло незамеченным. Особенно неторопливое разглядывание витрин, будто
пост наблюдательный себе оборудовал. Во время визита Фердуевой в магазине,
Апраксин крутился через дорогу, напротив входной двери, и так получилось,
что три легковушки затарили картонными ящиками на его глазах. Хотелось
перебежать улицу, тронуть за рукав владельца машины и прошептать: "Что у
вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмылка, равнодушие? "А вы кто?" -
процеживается сквозь золото зубов. "Я ж не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю,
что в ящике?"
Что, что?..
Апраксин не хуже других знал, что, но... О наблюдении за ним из
синекастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.
Фердуева покинула магазин, вмиг отловила такси и укатила.
Преследование на машине не входило в планы Апраксина, поводить в
окрестностях дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для
размышлений наружникам рыжего дружка Дурасникова. Апраксин носил с собой
записную книжку-памятку, где расписывал события дней недели, сейчас
некстати раскрыл страницу и сделал несколько пометок.
Хуже не придумаешь!
Люди рыжего Филиппа решили, что Апраксин полез в игру по-крупному и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра. Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы ринулись
на его защиту.
Апраксин зашагал к рынку, патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.
На рынке кипела ярмарка. Больше суетились, чем торговали, гремела
музыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привычных
к сумеречным рынкам последнего полувека выпадало незабываемое. Особенно
раздольно рдели по прилавкам рублевые гвоздики, и Апраксин определил, что,
как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к столу, красота она,
конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113