Ровное дыхание подсказало бы
неосторожно подсматривающему, что спящий вполне спокоен, и грядущее не
сулит ему тревог.
Предшествующий день заполнился неслучайными и важными встречами:
завтрак, плавно переходящий в обед, с председателем исполкома, в
кабинетике, укрытом от нескромных глаз и даже имеющим отдельный вход со
двора, и переговоры с северянами. Председатель исполкома дружил с Чорком
еще с комсомольских времен: Господи, сколько испили горькой по молодости,
сколько учеб актива в Подмосковье отгремело невиданными загулами и оргиями
с участием отборных красоток, позже дороги друзей разошлись, Чорк стал
деловым человеком, будущий председатель избрал государственную стезю, но
узы юности, программные воззрения, никогда не произносимые вслух, но
очевидно справедливые для обоих, предопределяли близость и доверие, правда
особого рода, с постоянной оглядкой и опаской; опыт подсказывал - доверие
не солнце, не луна, не смена времен года, доверие не вечно и обладает
скверным свойством исчезать в самый неподходящий миг. Председатель
исполкома кормился у Чорка, обеспечивая льготный режим существования
предпринимателю. Председатель знал, что Чорка прикрывает далеко не он
один, и Чорк понимал, что у председателя нет ощущения незаменимости,
разнузданной самоуверенности, которая так часто подводит, и оттого
отношения этих двоих отличались ровностью и отлаженностью во всех
проявлениях.
Разговор с северянами отнял времени больше, чем рассчитывал Чорк.
Соглашаясь на беседу, решил более зонтик над Фердуевой не держать, ему
показалось, что благодарность Нины Пантелеевны заставляет себя ждать.
Ждать Чорк не любил, особенно заслуженно причитающегося, однако, бросить
Фердуеву на растерзание, Чорк не помышлял, опытный педагог понимал, что
способной ученице следует преподнести лишь предметный урок, не отбивая
охоты постигать науку обогащения.
Северные настаивали на крутых мерах, крайних, по мнению Чорка,
неоправданно жестоких.
Слушал внимательно, поражаясь страстности северян, только
приступившим к первоначальному накопительству, трое говорили, перебивая
друг-друга, не солидно; присматривался к четвертому, предпочитавшему
молчание, как и он сам. Когда сотрясение воздуха надоело, Чорк поднял руку
и впился взглядом в собственную ладонь, тщась в узорах ветвящихся линий,
прочитать судьбу, северяне почтительно умолкли, и Чорк предложил свой
план, никто не посмел обсуждать его даже в мелочах, приняли безоговорочно:
северяне со временем станут все более рассчитывать на его покровительство,
выходило, что травля Фердуевой, ее несговорчивость, работают на Чорка,
поднимают до уровня третейского судьи и позволяют выказывать мудрость в
решении запутанных дел.
Северян Чорк проводил до их машин, оперся о дверь с витражами,
царапнул по цветному стеклу и неудовлетворенный, вынул из бокового кармана
замшевый лоскут, подышал на желтые, синие, красные поверхности в местах
замутнения, круговыми движениями принялся протирать. Старуха, напоминающая
высушенное корневище, ковыляла на скрюченных ногах по несколотому,
вздыбленному льду тротуара, в восторге замерла, в глазах полыхнуло:
хозяин! Чорк ласково посмотрел на изъеденное годами существо, крикнул
кому-то из шестерок, через минуту сунул старухе промасленный пакет с
горячими пирогами. Старуха засияла блеском младости, слова благодарности
так и не вырвались из шамкающего рта, но Чорк и не хотел их слышать,
поддержал женщину за локоть и чуть подтолкнул к углу переулка, сам себе не
признаваясь, не хотел, чтоб рядом с дверью его заведения разевали рты
заложники тягостных лет, нищенски одетые, за версту видно, что несчастные.

За столом на отапливаемой террасе почуваевской дачи расселись
Фердуева, Пачкун - дон Агильяр, Наташка Дрын, Дурасников рядом со Светкой
Приманкой, Мишка Шурф, Акулетта и Васька Помреж.
Жену Почуваев отправил домой, хлопотал у стола сам. Почуваев дружил с
Пачкуном много лет. Никто б не поверил, с чего началось. Пачкун подцепил в
середине семидесятых восемнадцатилетнюю дочь Почуваева и закрутил с
девицей. Полковник - тогда еще Почуваев хаживал под погонами - негодовал,
грозил в запальчивости разрядить двухстволку в брюхо соблазнителя.
Однажды Пачкун вытребовал Почуваева в ресторан для объяснений.
Почуваев, хоть и кипел, согласился. Пачкун расшибся в доску: халдеи
носились пулями, принимали полковника по-царски. Под коньячок и икорку
Пачкун изложил соображения: девка в соку и хуже, если станет шнырять от
малолетки к малолетке, тут и болезни, и аборты, и материально по нулям, а
если в любовь заиграется, то травиться начнет или чиркнет по венам...
Почуваев слушал, приливами краснел, как видно от коньяка, и резоны
седовласого красавца представлялись все более убедительными. Расстались
друзьями, с тех пор в доме Почуваева не переводились невиданные продукты и
дары к датам, а позже Пачкун самолично помог выдать дочь замуж за
офицерика - так желал Почуваев, хотя Пачкун уверял отца возлюбленной, что
выбор не верен и склонял к толковым молодым директорам магазинов; Эм Эм
тогда еще подрастерял не все иллюзии и даже любил поглаживать тайком от
жены офицерский кортик. Вытекли годы, и Почуваев смекнул, что дочь в
далеком военном городке несчастна, Пачкун зрил будущее насквозь не хуже
рентгеновского аппарата, и сейчас отставник приглашал Пачкуна часто,
каждый раз плачась в жилетку, что дочь страдает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113