И чтоб
молодая вдова посещала кладбище в черной вуали, с цветами. Смехота, разве
такие, как Приманка разгуливают по кладбищам? Где там, вернее подгонит к
погосту по дороге на загородный пикник машину вздыхателя - поразвлечься,
притащит к суровому изваянию бывшего муженька и оба прослезятся от хохота
над фамилией и над животом и круглой ряшкой покойного; что в завещании не
требуй, скульптор не в силах сотворить из Дурасникова красавца никак,
иначе над подписью "Дурасников" будет выситься совсем чужой человек, еще
подумают, что перепутали при установлении памятника: фамилию выбили одну,
а каменный образ водрузили другой.
Отзвонил Пачкун - сколько раз предупреждал, не звонить, так нет,
несет - выслушал покорно наставления зампреда, покаялся несвоевременностью
звонка и тут же оправдался, решил согласовать время заезда за
Дурасниковым, намекнул, что лучше выехать пораньше, чтоб захватить
побольше дня, потому как, заночует компания или вечером разбежится,
заранее не согласовали.
Разговор с Пачкуном вернул к обыденному, вселил уверенность.
Практичный мужик, не забивает башку лишним, все считает, прикидывает, не
впадает в уныние и не сомневается: с подходами, на каждого управу отыщет,
главное не лениться, обращаясь к сильным мира сего, рассыпать обожание и
лесть пригоршнями и не скупиться промазывать, как регулярно, так и от
случая к случаю.
Пачкун взбодрил, спасибо ему. Типус тот еще, всю жизнь торгаш и ни
разу - только подумать! - не горел, еще и на досках почетных висел в
черно-белом и цветном исполнениях, и президиумы украшал благородными
сединами, и речи держал, запивая нарзаном и оглядывая зал отечески
просветленным взором. Жизнестойкий субъект и трудяга, а как же, с утра в
магазине, в "двадцатке" дом родной, кормилец в голодном краю в голодную
пору, и при расчетах честен, никогда не даст меньше обговоренного или
причитающегося, чует цену услуги копейка в копейку, особенная способность.
Тринадцатое чувство! Нюх на деньги и размер воздаяния с умыслом дон
Агильяр окрестил чертовой дюжиной, не без намека.
Жена в халате прошмыгнула в спальню, юркнула под одеяло, замерла на
боку на самом краю кровати. Трифон Кузьмич неожиданно для самого себя
погладил тощую спину, крысиный хвостик бесцветных волос, пробурчал с
редкой ласковостью:
- Еще не вечер, мать! Слышь? Не вечер. Это я говорю!
Дурасников жарко обнял подушку, перевернувшись на живот и нырнул с
головой в предощущения завтрашнего.

После избиения в сквере, Апраксин из дома не выбирался,
разоблачительный пыл угас: получалось прав Филипп-правоохранитель, человек
супротив государства пылинка, даже того менее, особенно по российской
традиции, сначала в сырую землю вгоняют, а лет этак через полста зачнут
восхищаться, мол, каких воителей за правду родит народ-страдалец. Дверь
Фердуевой в представлении Апраксина, будто отделяла мир нормальных людей
от повязанных накрепко бессовестностью всяко-разных выжиг и прохиндеев,
что терзали бескрайние пространства, лишь изредка сменяя знамена, то
самодержавные на младобуржуазные, то буржуазные на алые, пропитанные
кровушкой борцов за справедливость. Дверь Фердуевой разрасталась в
препятствие, протяженное и повсеместное, и о сталь полос повсюду
колотились лбами люди вроде б вполне осознающие, что обух плетью не
перешибешь.
Кордо - дружок Апраксина, тюрколог, благожелательный и ровный, Юлен -
юный ленинец - владел за городом по северному направлению хибарой, иначе
не назвать, на участке величиной с ладошку, и давно зазывал Апраксина на
выходные, подышать. Вот и вчера вызвонил с приглашениями. Апраксин как раз
осматривал синяки и сетовал, что под рукой не оказалось бодяги. Синяки
живописно расцветили лоб и подглазья правдолюбца, напоминали работу
умелого гримера, подготовившего актера к роли крепко избитого персонажа.
Юлен пахуче расписал прелести загородных вечерь: керосиновая лампа на
уютной террасе; смутные блики, пляшущие по натянутым под потолком и
провисающим низкам перца, лука, чеснока; грибной суп, изготовленный
тюркологом из прошлогоднего сбора белых; запах поленьев, потрескивающих в
чудом сохранившейся изразцовой печурке...
Раздражение вызывали у Апраксина зеркала: стоило узреть заплывшую
морду, как настроение падало, а за городом у Кордо, по разумению
Апраксина, зеркал не сыщешь, разве что подслеповатый осколок над
умывальником, выплевывающим воду через отверстие, забитое прыгающей
вверх-вниз железякой.
С таким лицом, как сейчас, и добраться до Кордо - штука сложная, в
электричке всех перепугаешь, да и в метро, и в троллейбусе... Апраксин
отважился вызвать такси на раннее утро, заявиться сюрпризом, а раз
отправится на машине, можно и прихватить негабаритные грузы: трехлитровую
банку сока, венгерские корнишоны и пяток банок иноземного пива,
доставшихся по случаю: как-то в мороз предоставил убежище стародавней
знакомице с ухажером оттуда: из ящика пяток банок не добили, и Апраксин
сберегал редкое питье к особому случаю, не совсем представляя какую именно
особенность поджидает.
Заказ такси отнял всего-то полчаса, и Апраксин расценил относительную
необременительность недурным предзнаменованием.
На плите засвистел чайник, трелями наперегонки залился дверной
звонок. Апраксин отворил нехитрые запоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113