Фердуева в истоме бурных ласк выслушала тревожный сигнал с места. В
разомлении молча жевала губами, не волновалась ничуть, парила в восходящих
потоках недавних страстей, в шорохах чужих прикосновений распознавала
мысленно неведомые пока привычки, неизвестного мужчины, волей случая
оказавшегося твоим на время.

Помреж изложил кратко и толково, важного не упустил, Фердуева лишний
раз похвалила Ваську за обстоятельность и умение владеть собой, но упорно
молчала. Пусть покроется потом, пусть подрожит, ошпарится маетой неявного
исхода. Фердуева не тревожилась: хоть нагрянет скорая, хоть нет, хоть
выживет мужик, хоть окочурится... Почуваева, Помрежа и прочих присных
держала в трепете неведения, нелишне страха поднагнать, окупается
осторожностью подчиненных, по сути все решало прикрытие. Статисты ее
балагана не дурачки, догадывались о приводных ремнях, что крутились по
воле Фердуевой, лишнего вызнать не стремились - зачем? На то и хозяйка -
но... воспитанные в строгости приключений не искали.
Фердуева жгла молчанием: пусть попреет, ее прикрытие не пощупаешь,
его вроде и нет, будто паутинка на солнце, и не видно, а меж тем вся соль
в людях, отпускающих грехи фирме Фердуевой не за Господи, помилуй, не за
спасибо, хоть большое, хоть пребольшущее, а за бумажки профилями и башнями
разрисованные.
Проглотила язык... Помреж машинально прикрыл вызывающие колени Лильки
Нос краем простыни. Никак не поверить, что это сопливое, мокроглазое
создание с мужиками творит чудеса. Помрежа молчание Фердуевой окончательно
успокоило и в подтверждение его дум хозяйка определила:
- Оклемается... не вызывай... похужает, звони...
Васька трубку отпустил и вовсе весело: хозяйка не ошибается, значит
оклемается, ей виднее, да и трудно не проявить проницательность - мужик в
соку, в загул лезет, что козел в капусту; перебрал! Очухается... конечно,
случается и бабища с косой завернет ненароком, но чаще тревога ложная,
завтра защебечет соловьем.
Помреж сунул лекарства в ладошку девицы, рывком поставил на ноги,
шлепком по заду направил к лестнице. Уверенность Васьки вмиг передалась
девице, нос и глаза просохли, зрак сверкнул ерным огоньком, губы томно
распухли, выворачиваясь наружу, как в замедленной съемке, и вместо
причитаний - привычный полувизг, полусмех:
- Завела мальца излишне, испереживался насчет успеха своего диванного
выступления.
Помреж не слушал, пал коршуном на ложе, накрыл подушкой голову,
постарался ухватить за хвост прежний сон, чтоб не мучаться вновь тяжким
засыпанием. Задохнулся, отшвырнул подушку и прозрел: испоганили ночь - не
заснуть, так их растак! Завыл лифт наверху, одну кабину Васька не
отключал. Леха-Четыре валета спускал гостей игорного салона. На этаже
Помрежа лифт замер. В коридоре ковровая дорожка глушила шаги, но
натренированное ухо Васьки не обманывало: несут причитающееся. Леха возник
в директорской приемной тенью, приблизился к столу секретаря, опустил за
уголок конверт, на цыпочках - старался не растревожить Помрежа - растаял
во тьме.
Снова ожил лифт, утаскивая компанию игроков на первый этаж. Человек!
Чтит мой сон, будто балерина на пуантах вышагивал, с нежностью прокручивал
в голове приход Лехи Помреж. Тишина на всех восемнадцати этажах улеглась
окончательно, ночь заползла во все закоулки и обосновалась всерьез до
утра.
Васька хотел было подняться, пересчитать деньги в конверте, да лень
корежила; с другой стороны - заснет мертвым сном, а черт их знает кого
Лилька приволокла, может, запойный ухажер с пошаливающим сердчишком
проспится резво - сон алкоголика глубок, но краток, нагрянет, неровен час,
в приемную - опочивальню Васьки, и умыкнет конверт. Да и Лилька сама не
хрустальной прозрачности, хотя намекни ей, выцарапает гляделки. Помреж
нехотя поднялся, доковылял, не включая свет, до стола, упокоил конверт на
груди и тут ему показалось, что сквозь толстое стекло, отделяющее приемную
директора от коридора бесформенным пятном белеет чужое лицо...

Мишка Шурф принимал Акулетту на дому, хоть и за полночь, а все еще
вечеряли. Акулетта тарахтела, не переставая, а Мишка Шурф все пытался
совместить графский облик центровой с распущенностью, царапающей даже
Шурфа. Мясник числился у Акулетты вроде исповедника: за исповедь Акулетта
расплачивалась щедро, во всеоружии умений. Шурф кивал, улыбался, подливал
ликер, гладил Акулетту по плечам. Неинтересное сообщала гостья, слушанное
Мишкой сотни раз, но его роль, как раз и заключалась в показе
долготерпения и участия. Акулетта ринулась по третьему кругу поливать
знакомых, выходило всюду одни мерзавцы и только она пытается облагородить
их круги.
Мишка кручинился завтрашним ранним вставанием, Акулетта полагала - ее
несчастьями, и благодарность вспыхивала в бирюзовых глазах, предвещая
Мишке бурную ночь.
Шурф вечером, перед уходом с работы, схлестнулся с Пачкуном, начмагу
шлея под хвост попала, дурное в характере дона Агильяра выплеснулось на
неизменно веселого мясника. Пачкун предупредил насчет опозданий,
перечислил все Мишкины грехи и проколы последних месяцев - ну и память! -
и настрого повелел подтянуться, чует дон Агильяр: подкрадываются сложные
времена. И все из-за мужика, что приловчился ошиваться в магазине или
рядом с "двадцаткой" в последние дни.
Мишка и раньше соглядатая примечал, да не обращал внимания,
подумаешь, лох как лох, неудачник, глаза зоркие - голодный, да куражу
мало, не борец, так, поскулит на кухне, побьет кулачком со сливу в грудь,
- тут Мишка оглядел свою пятерню-молотилку - и в кусты у телевизора да под
торшером.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113