В половине шестого утра Васька сиял, будто начищенная пряжка
солдатского ремня, и никто не посмел бы предположить, что у сторожа была
тревожная ночь.
При дневном освещении все вокруг преображалось, исчезала
таинственность темных углов, растения на подоконниках становились
домашними, а не вырванными наспех из непроходимых джунглей и невесть как
попавшими в холлы и коридоры НИИ, на досках для объявлений сиротливо
белели бумажки приказов, информаций и прочей служебной дребедени, спасибо
обходились без средств наглядной агитации - директор института, еще до
воцарения прохладного отношения к безвкусным плакатам и никого не
трогающим призывам, не жаловал бессмысленную бижутерию уходящих времен.
Помреж зажал двумя пальцами полный графин и двинулся этажом выше -
проведать подгулявшие пары: в лучах солнца храпун на диване казался
безобиднейшим типом со взмокшими у корней от натуженных снов волосами,
мертвец прижимал Лильку Нос, будто и впрямь удостоверившись, что только ее
участие спасло от неминуемой гибели.
Васька Помреж оглядывал спящих, как родных дитятей, коих предстояло
будить трепетному родителю для отправки в школу в десяти верстах пешего
хода; утром гнев растворился и Помреж пережил нечто схожее с чувством
пахаря, оглядывающего кобыленку, силами которой единственно добывает себе
пропитание. Храпун в ответ на заботу, осветившую сторожа, выдал
восторженную руладу искристого храпа, и тут Васька не выдержал, вытащил
пробку из графина и принялся поливать спящих, норовя попасть в лицо.
В минуту все завершилось: похмельные гуляки с сосульками вымоченных,
прилипших ко лбу волос, вскочили, кутаясь в простыни и не смея возмущаться
безобразиями человека с лошадиной мордой и, очевидно, железными ручищами,
к тому же не склонного шутить.
Лилька Нос сунула Помрежу причитающееся вознаграждение, мертвец от
себя, как видно компенсируя нервотрепку, возникшую по его вине, добавил,
не глядя Ваське в глаза, еще деньжат. Даму с копиркой на груди и ее
кавалера поливать не понадобилось, оба явились, когда Помреж распихивал
деньги по карманам, отрывисто командуя, где что убрать, подчистить,
затереть, замыть...
Еще до семи утра, до прихода уборщиц, в восемнадцатиэтажном здании
единолично воцарился Васька Помреж. После ухода гостей Васька тщательно
обследовал игорный холл наверху и еще раз место липовой кончины Лилькиного
ухажера. Удовлетворение полнейшее: хоть ищейку пускай. Васька уселся на
диван, принимавший совсем недавно храпуна и его подругу и погрузился в
чтение. Тонкий слух просигналил, что в приемной ожил телефон. Помреж,
легко прыгая через ступеньки, сбежал вниз и успел-таки: в трубке голос
Фердуевой, не смотря на ранний час и любовь ко сну, хозяйка не допускала
благодушия, если, хоть и предположительно, предприятию грозила беда.
- Ну как? - трубка наполненная голосом Фердуевой и та преобразилась,
возникла значительность и властность бездушного, мертвого предмета.
- Порядок. - Помреж с хохотом пересказал эпопею, добавив, что с
перепугу гости оплатили с щедростью безмерный кров и ночлег,
предоставленные фирмой Фердуевой. Опасность, хоть и призрачная, вовсе
растаяла, и голос в трубке сразу же приступил к более важному:
- Почуваев в подвал спускался?
- Ползал, старикан, крутил башкой... примерялся, рыщет, копает, что
не пойму.
- Пусть рыщет, - властно разрешила Фердуева и опустила трубку.
Помреж опустился вниз поприветствовать уборщиц - ущипнул вислозадую
Марь Маревну, Катьку Помадницу, мазюкавшуюся неимоверно яркой и самой
дешевой помадой, потрепал по щеке, всучил каждой по купюре.
- С чего бы это? - Катька Помадница недоуменно воззрилась на старшую
напарницу.
- От сердца, - пояснил Помреж, - хорошие вы бабы, ко мне душевно
относитесь, беззатейные, камень за пазухой не таите, если что заметите,
молчок умеете изобразить... понимающие, одним словом, жизнь люди. Вот за
все за это и за многое другое... - Васька частенько оделял уборщиц
трояками, и каждый раз они деланно поражались его щедротам, будто и
невдомек им о каком таком молчании балаболит развеселый сторож.
Замелькали швабры, зачмокали тряпки, окунаемые в ведра. Помреж
вернулся в приемную, принялся собираться; секретарь директора заявлялась
без опозданий, после ее появления Помреж считался свободным.
Так и вышло, седоголовая пичуга с пучком на затылке, сухая и
неулыбчивая, вошла стремительно, поздоровалась и ринулась ворошить горы
бумаг в шкафу за спиной. Васька набросил наплечный ремень, секретарь
окликнула:
- Василий Илларионович, тут вот ваши, наверное...
Помреж сглотнул. Секретарь на морщинистой ладошке протягивала
десятку, видно слетела со стола во время ночных метаний.
- Моя?.. - В помреже сцепились в схватке жадность и осторожность, но
почему бы ему не выронить десятку, что он нищий? Сейчас и сотня не деньги.
- Так и есть моя! - Помреж театрально обследовал бумажник, причмокивая от
усердия и все более убеждаясь, что утерянный червонец - кровный. Бумажка
скрылась в зеве тусклой кожи, через секунду Помрежа и след простыл: весь
день принадлежал ему, многое надо успеть к следующему дежурству, главное -
обзвонить девиц, потому как сегодня ночью спрос и предложение гуляли в
едином порыве, а через ночь под крыло Ваське заявятся четверо залетных с
Кавказа, и негоже им скучать в крахмальных простынях без женского тепла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113