- Господа! - Васька и впрямь посерьезнел. - Есть стих, короткий и
завершающий! Не смею боле отвлекать ваше внимание от жратвы, дам и прочих
сатанинских выдумок. Называется стих "Первые слова" Будто мальчонка
припоминает. Не скрою, мальчонка - я. Итак, "Первые слова".
Почуваев уронил вилку, вымазанную подливкой на брюки, матюгнулся.
Акулетта гневно зыркнула на отставника глазами: дамы все ж, заткнул бы
хлебало, дядя, уши вянут, прошипела: "Мужлан!"
Почуваев повинился. Помреж терпеливо ждал окончания перепалки, умел
Васька не ронять себя перед аудиторией.
Почуваев попытался в знак примирения поцеловать руку Акулетты,
центровая отпрянула, и Эм Эм завис в нелепой позе над полом, вытянув губы
трубочкой.
Дурасников успокаивался, беспрепятственное пребывание руки на бедре
Приманки свидетельствовало: его одобрили, приняли, дальнейшее сладится, а
уж там... зампред не подкачает. В угаре Дурасников перебирал дары, коими
осыпает Светку, и мысленная щедрость его не шла ни в какое сравнение с
широтой восточных владык. Дурасников испытал вдруг прилив нежности к
Приманке, ужаснулся неустроенности ее жизни - все вызнал про жертву
заранее, по стародавней аппаратной привычке - мечется птаха в тенетах,
набивает шишки напрасно, стоит обзавестись покровителем, и тревоги
облетят, как засохшие листья под безжалостными ветрами осени.
Помреж слишком злоупотребил выжиманием тишины, неоправданно продлил
ожидание масс, и дон Агильяр не выдержал, передразнил:
- Итак! Первые слова!
Помреж сложил ладошки лодочкой, прижал к груди, чуть набок склонил
голову, как пионер-отличник, ябедник, перед получением похвальной грамоты,
оттаял взором, будто узрел на картинке в школьном учебнике рукотворные
каналы, самолеты в синем небе, белые корабли, бороздящие воды родины
чудесной, просветлел лицом, как в начале пятидесятых при посещении
выставки достижений, грандиозного обманного града с фонтанами, памятниками
и обильной ложью из камня и бронзы на каждом шагу.
Мама... баба... дядя Сталин...
Въелся накрепко урок
Взяли утром... разберутся...
Расстреляли... лагерь... срок...
Дурасников картинно закручинился, даже лапу выпростал из-под юбки.
Пачкун ткнул вилку в белужий бок: что было, то было, чего теперь
колотиться головой о стену?..
Мишка Шурф негодующе оглядел Помрежа: чудак на букву эм, гулять
сошлись, не слезы лить, любит Васька поиграть в совесть народов, а деньгу
того пуще привечает, вот незадача. Шурф потеплел, как ни старайся, Васек,
прикинуться чистюлей, радетелем благ незащищенного бедолаги, заступником,
чутко отвечающим на беды людские, не выйдет выделиться, обособиться в
тереме безгреховном, человек, Васек, есть не то, что он мелет - пусть в
подпитии, пусть тверезный - а то, как на пропитание раздобывает.
Общая пропитанность спиртным сказалась внезапно, градусаж застольных
голов враз скакнул с низшего предела к высшему. Мишка врубил музыку, и
веселье покатилось, понеслось вскачь. Почуваев едва успевал нырять в
погреб, отставника несло: банки таскал понапрасну, ради единого огурчика
или помидорчика, или патиссончика только для Акулетты; недопущенный к руке
проститутки Почуваев возжаждал ее расположения стократно, вился вьюном,
норовил уподобиться Дурасникову, чья лапища вольготно шныряла по Светке
Приманке, уже не таясь, пухлым, желтоватым зверьком, скакавшим то по
груди, то по крепкому животу, а то и ниже в местах и вовсе непотребных.
Фердуева пила мало, скорее вовсе постилась, только подносила рюмку к
губам и макала кончик языка в белое вино.
Бело вино! Водка то есть. Нина Пантелеевна более других
интересовалась парой зампред-Приманка, особенно женской ее половиной.
Светка боязливо натыкалась на взгляд Фердуевой и чувствовала, как обдает
жаром. Дурасников приписывал огненные приливы девицы собственной мужской
неотразимости и наглел на глазах, как часто случается с трусами, не
встречающими ожидаемых препятствий.
Первой кликнула банный клич Фердуева - пьянка обрыдла - нырнула в
комнату при террасе, надела купальник.
- Мы что ж, будем навроде, как на пляже, не безо всего? - Дон Агильяр
тряхнул серебром седин и жиманул Наташку. Дрыниха ткнула его кулаком в
ребро, мол, тебе-то что, любострастник, одеты, раздеты, ты-то при бабе, на
чужой товар чего пялиться.
- Безо всего! - пьяно взбрыкнул Дурасников и глупо рассмеялся.
А ведь если не лукавить, дурак, батенька, одновременно мелькнуло у
Шурфа и его командира Пачкуна, обоим стало чуть тоскливо: как же
распорядилась судьба, как перетасовались нравы в державе, если привычнее
всего, чем выше кресло, тем глупее, а то и подлее хозяин.
Фердуева набросила шубу поверх купальника, замерла, в высоких
сапогах, ослепительная и неприступная.
Мишка Шурф извлек из сумки поляроид, жестом указал Фердуевой на
табурет, осиротевший после зачтения стихов Помрежем.
- Для журнала "Тайм", разрешите?
Васька подставил руку и женщина в вихре мехов вознеслась наверх.
Облака к тому времени совсем разбрелись по сторонам, солнце залило
дачи, снега, сосны, заборы, теплицы, хозяйственные постройки. Апраксин
зажмурился, показалось, что на террасе через дорогу мелькнуло знакомое
лицо, вроде б кого-то напоминала женщина в царской шубе, похоже, голая или
почти голая.
Кордо развивал по привычке теории справедливого устройства
государства, уверяя Апраксина, что сейчас все наладится, мол, сила наша в
том, что все, ну буквально до единой, ошибки, которые можно было
совершить, уже сделаны, а раз так, стоит ожидать лучшего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113