И понятно, так оно и оказалось: я была включена, как она объяснила, в какой-то план мероприятий. Потом, уловив в моем взгляде или в позе воинственность, она примирительно добавила, что до осени я еще все успею. Черт возьми, откуда они вечно берутся, эти умники, которые лучше меня знают, что я успею и что не успею (ведь, по существу, им до лампочки, успею ли я, не успею)! Ей-богу, с ума сойти можно! Но, видимо, все же не следовало говорить, что в литературном труде она ничего не смыслит... Она покраснела, рассердилась, надулась, задетая до глубины души. Однако и думать не думала задравши хвост уйти. Напротив, она внедрилась в кресло так прочно, вцепилась в подлокотники так судорожно, что ее намерения не оставляли сомнений. Ее поза давала понять, что Ирена решила уехать не раньше чем получит согласие! О, даже кроваво-красный рот ее тюльпана в комнатном тепле хищно раскрыл мне навстречу свой черный зев! И колеблясь между противоречивыми чувствами: жалостью, так как Ирена вся взмокла, злостью, так как на мои интересы ей наплевать, и восхищением, так как она обладала железной верой в свою правоту, которой мне так недоставало! — я вздохнула и подняла на мачте белый флаг. Ну, какого числа и что у вас там планируется? Рассказывайте! Она сразу воспряла духом, я же — сникла: закон сохранения энергии. Заручившись согласием, она, радостная, уехала, тогда как я с «заоблачных высот» прямым ходом спустилась в «низменный быт», стала мрачно бродить по дому, намечая необходимые мероприятия:
а) сочинить речь;
б) перебрать в уме возможные вопросы и придумать связные ответы, чтобы не опозориться;
в) сделать маникюр (а привезли наточенные щипчики?);
г) выгладить платье... Длинное надеть или короткое? В длинном можно не опасаться, не выглядывает ли какой-то фрагмент белья. Но в длинном, хм, не слишком ли большое декольте? В провинции свои нравы. Не показаться бы, чего доброго, беспутной! Не надену длинное... Ой, а есть ли у меня новые чулки, в которых можно смело лезть на сцену? Пойти посмотреть...
Все перерыла — нету! Нету чулок. Зато наткнулась на спрятанную подальше пачку сигарет. И теперь вот сижу в синих клубах и тупо размышляю о жизни... Не следовало ли мне сказать, что в Ошупилсе я никогда не была, — может, прислали бы машину? Да ладно уж, доберусь как-нибудь и общественным транспортом! Шесть пар автобусов в сутки. Неужто уж пропаду, потеряюсь в своем районе?
7 февраля 1976 года
И куда было так спешить? Не могла поехать следующим рейсом! Ну спроси! За целых полтора часа до начала — вот деревенщина! — сошла с автобуса в Ошупилсе и стала озираться по сторонам в поисках каких-нибудь ориентиров. Обе бумажки, прикрепленные к столбу, не давали нужной информации. На одной — объявление Ошупилсского совхоза:
«Срочно требуются: скотники, трактористы, шоферы (и прочие!)».
Из другой бумажки я узнала, что «граждане, желающие клеймить мясо, должны предъявить внутренние органы».
Мимо протарахтела подвода. Неужели здесь еще ездят на лошадях? Пресно пахло оттепелью. Небо хмурое, воздух прохладный и влажный. То ли дождь сеялся, то ли туман. Сквозь промозглую серость блестели окна каких-то многоэтажных зданий, и я решила, что Дом культуры, видимо, должен быть там, где яркое освещение, пошла в ту сторону, неся в руке чемоданчик с лаковыми рижскими «испанскими сапогами». Подняла воротник, чтобы небесная роса не испортила самодельную прическу. Но морось как жидкий клей вскоре прилепила волосы к вискам и ко лбу.
Впереди блеснули неоновые буквы.
КАФЕ... КАФЕ... КАФЕ... КАФЕ...
Кругом струились запахи кофе и съестного. Времени у меня было в избытке, в кафе я могла спрятаться от дождя, однако зайти с чемоданом казалось неудобно. У встречной женщины я спросила, где Дом культуры. Вам, говорит, в противоположную сторону. От себя добавила, что раньше там была баптистская молельня, а до этого — корчма. Далеко это? Минут десять ходьбы — если через сквер. И пятнадцать — если мимо «хозтоваров», зато там дорога лучше. Поскольку времени у меня все еще было хоть отбавляй, я направилась к «хозтоварам». Может, зайти? Но покупать я ничего не собиралась, а без дела что попусту отирать прилавок... Возле Дома культуры, здания из красного кирпича, уже толклись молодые люди. На ценителей психологической прозы они не похожи. Наверное, пришли на танцы... Дождь усиливался, заблестел тротуар.
Почему это осталось в памяти? Что в этих воспоминаниях такого важного, что они отложились в клетках мозга? Почему кожа все еще чувствует прикосновение оттепели, ноздри щекочет дух конского навоза и кругом витает кофейный аромат, волной катится, едва откроют дверь, за которой я стояла, как мокрый любопытный пес? Отчего еще живы эти разнообразные запахи, усиленные влажностью воздуха? Ведь тот вечер не играл никакой роли в моей жизни. А может, я ошибаюсь? Тогда почему же я не помню почти ничего из всего, что говорилось после (а говорили-то обо мне!)? Почему мне так безразлично, кто что сказал (оценки-то давали мне!)? Куда это все девалось, исчезло без следа? Кануло как камень, опало как пена... Не помню ни фамилий, ни профессий, даже лиц толком не представляю, ну, само собой, если не считать Ундину. Какие они с Иреной разные! Никогда не скажешь, что сестры. Ундина — пышная блондинка, разбитая, смешливая, и смех звонкий, как гриль жаворонка, и прилипчивый, как вирус. Она не читала ни одной моей книги, но отнюдь не видя в этом порока, откровенно сказала, что пришла просто на меня посмотреть и по такому случаю — какая честь! — даже отпросилась с работы: никогда не видела живого писателя, только по телевизору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56