», однако поднимать вопрос на принципиальную высоту не стал, и где-то в недрах подкладки монета звякнула о другие монеты.
Мы мчались вскачь. Умеренная рысь — это, видимо, не для Гунтара! От ограничений скорости у него прямо схватывает живот — лицо становится постным, как у святого великомученика. Зато на прямых участках, о, ветер свистит в ушах и вихрь с шумом несет нас на гребне девятого вала. С какой же скоростью мы сейчас катим? Пустяки — под сто километров, ответил он и добавил: не за то вы платите деньги, чтоб плестись черепашьим шагом. Я сказала: «Плата за страх?» Подтекст до него не дошел. Ну ясно, он слишком молод, чтобы эт* фраза ему что-то говорила. Да и какой там страх! Совсем напротив: сорвавшись с колышка тупого бессмысленного ожидания, я каждым нервом блаженно впивала скорость, тонула в душистой пене бездумной эйфории. Только у Икшкиле я вспомнила наконец про Ирену. Гунтар ответил — «хорошо, живет не тужит» и стал насвистывать «Песенку о радости». Потом добавил, что Ирена собиралась ко мне съездить, но... Но? Я будто бы обещала ей какую-то книгу. Ба! Да какую же книгу я ей обещала? Вот склероз! И в эту секунду... А на раньше это началось? Нет, именно тогда — я почувствовала странный запах. Чем-то воняло. Гунтар с усмешкой — кто-то оставил в багажнике чемодан с трупом тащи. Но это, скорее, был запах гари, что ли, запах паленого, которого Гунтар почему-то не чувствовал и прошелся насчет моих, как он выразился, «галюционаций». Ничего здесь не может гореть, уверял он и с подковыркой: «Разве что у кого-то в запале подгорели чувства!» (Намек? На что?) — и продолжал насвистывать. Свистел он, надо сказать, искусно. А запах откуда-то все сочился в салон и тяжело обволакивал нас точно угар.
Я все еще помню его с живой, почти вещественной яркостью, как если бы в моем носу были клетки не только обоняния, но и памяти. И чем больше думаю, тем больше мне кажется, что это тот самый запах, какой я ощутила на Сорочьей улице, 1, тогда на «бенефисе», когда сбежавший кофе залил газ. Газ в автомобиле? В казенной «Волге»? Невероятно! И впрямь какая-то «галюционация».
7 мая 1977 года
Делала генеральную уборку, и — ура-а! — стоят на полке рядышком два писательских справочника, ласково прижавшись оранжевыми боками друг к другу. Господи, да это же то самое, что я обещала Ирене! Уже полгода прошло, а я и ухом не веду, сижу как баба-яга и а двух экземплярах, тогда как у Ирены ни одного! Вот только пройдет День Победы, сразу же отвезу.
А удобно свалиться как снег на голову? Предварительно позвонить? Или, может, отправить книжку бандеролью?
12 мая 1977 года
Лень было съездить на почту позвонить — и на те вам, такое невезенье! Дома ни живой души. Покрутилась на лестничной площадке, где блуждал в сумраке один-единственный пыльный луч света. Что делать? Следующий автобус через два с половиной часа. Спускаюсь во двор. Здесь тоже пусто и тихо. Ярко блестит на солнце мини-гараж Гунтара. Заглядываю в дверную щель — пусто. Значит, Набург уехал, и возможно вместе с «мадам»! Дворик весь ногами вытоптан, измолочен шинами. На деревьях вылезают листики. А как жутко рвал их тогда, обдирал живые сентябрьский ветер. Вокруг душистых кленовых кисточек жужжат пчелы, прилетевшие бог весть откуда, — ульев ведь поблизости нету. За символическим плетнем, который ничто даже для курицы, красной кучкой теснится ревень, из земли проклевываются нарциссы и тюльпаны. И только обшарпанный дом, слепой и глухой к вестью большого цветения, торчит в этом пейзаже ко всему равнодушный На первом этаже наконец открылось окно, и существо женского пола высунулось: кого вам надо? Наверху что — никого нет? Да сейчас вот болтался тут Дарис Если вы случаем принесли материал — можно оставить у меня. А поскольку никакого материала я не принесла, я вышла на улицу и двинулась так просто, куда глаза глядят. Завернуть в «Радугу»? Потереться у прилавков? Пройтись до школы? Посидеть в сквере? Но далеко отойти мне не пришлось. Навстречу с авоськой шла Винета. У тети Ирены родительское собрание... Дядя Гунтар в вечернюю смену... мама на работе... бабушка пошла делать примерку... Так тетя Ирена придет домой поздно? Винета пожала плечами. Но вы подождите! Чем же мы пока займемся? Я... я вас буду угощать!!! (О, с жаром Ундины.) Любите вы блины с вареньем? Идя со мной рядом, она живо рассказывала, что тесто уже готово, начали печь блины па обед, да не хватило «маргарина», пришлось идти в магазин, и в магазине тоже нету, есть только — вот! (Бутылка подсолнечного масла.)А знаете, где мы оставляем ключ? Хотите — я покажу? Нет? Почему нет? Тогда вам не придется в другой раз стоять на дворе и ждать — сможете открыть квартиру сама! Хм, я очень сомневалась, что когда-либо попытаюсь открыть дверь Бобковицей-Набургов в отсутствие хозяев, однако Винета стояла на своем Вот здесь! Что «здесь»? Здесь ключ. Видите? Никакого ключа я не видела. Внизу! Где «внизу»? В крысиной норе! Но эта нора очень старая. Старая? Да, руку можно совать смело. И хотя нора очень старая и, значит, совершенно безопасная» совать в нее руку я не стала. Винета вытащила сама — видите?! — ив лестничном сумраке ключ блеснул золотисто в единственном луче света. Почему мне открыли эту тайну? Я располагаю к доверию, а чем? Или же детское сердце Винеты угадывает, что мне суждено войти в их жизнь (хотя никогда я не сделаю этого в их отсутствие)?..
Мы принимаемся печь блины. Печет, по правде сказать, она, я только ассистирую. Какого хотите с блинами варенья? Яблочного или... вишневого? При слове «вишневое» красный кончик ее языка блаженно трогает красную верхнюю губу. Все ясно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56