29 августа 1978 года
Вчера перед Набургами я еще держала фасон — у меня дескать все в порядке... А что было делать? Обрызгать и других своей хандрой, как прокисшим киселем? Ныть, что работа не двигается с места, что надо бы написать уже половину романа, а я нацарапала только пролог, что — эх!.. Помочь все равно тут никто не может. А если главное — излить душу, то излить душу в конце концов можно и собаке, по крайней мере не будет стыдно потом за публичный стриптиз...
Август на исходе, значит на исходе и лето. Бог ты мой, какое бесплодное лето! Лил дождь и опять льет, льет без перестану, без конца, без толку, льет без совести и без чести. И я тоже промокла, и, как хлеба, полегла, раздавленная буксующими колесами и вытоптанная. Как сказочно пишется, когда на дворе все затоплено солнцем, когда всякое дело у всех спорится — и у меня тоже! Когда комбайнеры трудятся в поте лица, я тоже встряхиваюсь, ведь совестно гонять лодыря, когда другие вкалывают — и я тоже тружусь в поте лица и вкалываю. И у меня урожайное лето, и у меня тогда зерно в закромах. Когда машины одна за другой везут мимо ядреные жаркие кольца дров, тогда и я заболеваю тоской по жаркой ядреной прозе. Но этим летом у моих поленьев сырая отставшая корд, мои бревна гниют невывезенные на болоте и не стать им деловой древесиной. И сама я все равно что увязшее в топи бревно, потонувшая в борозде картошина — ей бело и душисто дымиться бы на столе, а она без пользы преет в грязи. Когда косцы, грозя кулаками промокшему небу, режутся с горя в карты и пьют водку, я тоже кляну небо, это худое сито, и на уме у меня, черт возьми, не как приняться за дело, а —-перекинуться бы в карты да по бездельничать... Хватит! Надо сдвинуться с мертвой точки! Уеду — и на целый месяц!
5 сентября 1978 года
Или тогда в машине, когда они везли домой яблоки, я все-таки проболталась? Не могу вспомнить. Но, видимо, все-таки да, откуда ж в противном случае знать Ирене, что я собираюсь отбыть, как она пишет, «в дремучие леса»? В своем письме она, между прочим, не без иронии спрашивает: «А что, леса Лесового—недостаточно дремучие?» И еще — можно ли мне куда написать и каким образом? Что мне ответить? Теоретически бесспорно можно, только весьма сомнительно, чтобы я когда-то ощутила острую потребность отмахать пешком пять с половиной километров до почты — к тому же по рытвинам и осенним хлябям.
8 октября 1978 года
Не успела вернуться — а меня поджидает ее письмо! И такое странное, км,.. Социологическая анкета? И написано, видимо, не в один присест, а пеклось по кусочкам: в каждом абзаце своя тема — и огромный вопросительный знак в конце. Интонация тоже — не поймешь. Кто его знает, что принимать всерьез, а что с юмором.
ПИСЬМО ОДИННАДЦАТОЕ
Здравствуйте!
Что же это, мое: опять во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых... и, господи боже мой, смотрю — и в-восьмых? Интервью? Надеюсь по крайней мере, что не для печати... Разве мы не до конца обсудили эту проблему, дружно поставили точку на теме — и, если не ошибаюсь, один раз даже в письменном виде! — установив, что, во-первых, я, упаси бог, не кладезь премудрости, и притом всеведущий, что я, во-вторых, так же часто, как Вы, если не чаще, колеблюсь, ошибаюсь, попадаю впросак и отчаиваюсь, когда в очередной раз вновь напортачу, и безнадежно качусь вниз по наклонной плоскости, что, в-третьих... Ну вот, ко мне уже прилипло Ваше вопервых во-вторых, в 3-их!.. А некоторые вопросы и правда загнали меня в тупик, я, например, не спала до двух, ломая себе голову, как ответить на: «Что Вас в жизни больше всего поразило?» Поскольку в целом я отношу себя не к скептической, а скорее к наивно-восторженной ветви рода человеческого, то в жизни меня, дорогая, поражало очень многое. Когда я была подростком, меня очень поразило, как это ни с того ни с сего на свет появляются дети. Напрасно смеетесь! Когда я стала профессиональным писателем и для повышения квалификации взялась изучение медицинского плана, этот предмет поразил меня еще больше: я узнала о существовании стольких обязательных условий и отклонений, болезней и средств, что казалось, ребенку никак невозможно родиться, однако дети по-прежнему рождались — и самым невероятным было то, что они рождались и у меня! И когда дитя, как цыпленок в яйце, во мне стучалось, все это происходило так близко (ведь я чувствовала даже мягкие движения ножек!) и казалось одновременно таким далеким — как лодка на горизонте. Однако самое необычайное состояло в том, что между этой близостью и этой далью не было противоречий.
Приблизительно в то же время я наткнулась в периодике на — конечно примерные — расчеты, сколько книг числит мировая литература; цифры я тогда не записала и, к сожалению, успела забыть, но само собой понятно — речь шла о миллионах миллионов! Что меня повергло в страшное смущение. Если это так, здраво рассудила я, то нет ни надобности, ни, хуже того, возможности вообще написать что-то новое: в этих миллионах томов давным-давно все и обо всем сказано! Но так как я продолжала, по крайней мере, читать, го вскоре с восторгом и удивлением открыла, что вопреки всему — ура! — написано отнюдь не все и не обо всем!
Затем на смену пришла зоология, а именно тот факт, найденный мною в грудах корифеев естествознания, что так называемый беззубый, или усатый, кит — самое крупное животное, когда-либо существовавшее на земле и достигающее в длину свыше тридцати метров и веса в двести тонн, питается мельчайшими обитателями океана. Для поддержания жизни такого гиганта набрать суточный рацион из плавающей мелюзги длиною всего в несколько сантиметров, а то и вовсе не видной невооруженным глазом, — мне представлялось столь фантастичным и непостижимым, что я мигом поняла:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56