ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Возможно, это дом дышит? Или вздыхают стены? Или бродят призраки прошлого? Или пожелтевшую бумагу грызут воспоминания?
Знаете, в глубоком подполье сознания я не раз ловила себя на мысли, как чудесно было бы нам жить как трем сестрам: мы друг друга бы дополняли, ведь у каждой из нас есть нечто, чего недостает двум другим (и отнюдь не исключено, что из нашей троицы вышла бы одна идеальная женщина!). Ундина держала бы нас на черной шальной земле, чтоб мы не улетучились в дыме свечей и парах кофе. Она — картошина, которой можно хоть не роскошно, зато плотно позавтракать. Вы — человек ветра, который может разбиться о блестящий сферический бок луны. А я — расколотый и криво запаянный колокол, я нуждаюсь в цельности. Если бы мы были втроем, я помогала бы Ундине растить детей, ей ведь всегда не хватает денег. Нередко ей недостает и счастья, однако дать ей счастье я не могу. И Вас я любила бы тем чистым с примесью ностальгии чувством, каким мы любим свою молодость. И вдвоем с Ундиной мы бы пеклись о том, чтобы с Вами опять не стряслась беда, ведь какая ж беда может случиться с нами, с ней и со мной? Время от времени жизнь нас кладет на лопатки, и только, а потом мы вновь расправляем крылья! Но с Вами иначе. И мы берегли бы Вас, мы бы не допустили, чтобы... (Берегли — от чего? От страданий... от жизни?) И еще я думаю, что Вы ближе моему сердцу, чем Ундина, и все же в горе я выбрала бы ее. Случись мне заболеть, я предпочла бы Ундину: перед пей мне не было бы стыдно за свою пропотелую ночную рубашку и зеленый ночной горшок. Перед смертью я выбрала бы Вас. Ундина забыла бы меня на третий день после похорон, а Вы, я знаю — Вы не забыли бы и на четвертый и на пятый (а может, и еще дольше?). Для нее имеют значение лишь мои человеческие свойства, которые исчезают вместе с плотью и жизнью. Для Вас же я прежде всего литератор. Значит, с Вами в какой-то мере связаны мои — возможно пустые? — надежды, что вместе с плотью и жизнью я для мира не исчезну. Может быть, Вы моя совесть, которой нельзя кормиться, но без которой нельзя обойтись?
А кем была я для Вас? Только ли консультантом — чужой тетей, уловившей жертву, чтобы ее осчастливить, завещав ей ряд вполне проверенных в эксплуатации и весьма затертых от употребления художественных приемов? Не очень лестно и даже, м-да, слегка огорчительно.., И хотя я многих заблудших успешно вывела из дебрей по одним мне ведомым тропинкам, насчет Вас не могу с уверенностью сказать, была ли я Вашим вожатым или как леший водила только вокруг да около. Не похожи ли были наши отношения на свет свечей, который возносил наш дух ввысь, но заставлял чувствовать голод по колбасам Ундины, пахнущим чесноком и грехом? И разве главное, что объединяло нас как единомышленниц, не разделяло нас в то же время как людей — стеклянной дверью, на которой нередко мы оставляли лишь отпечатки своих пальцев? Чаще Вы были каштаном, прячущим ядро в скорлупе, чем цветком, раскрывающимся доверчиво и мудро, А я? Наверно, и я чаще бывала каштаном, чем цветком. Мы почему-то боялись разбить стекло (а то сквозняк, не дай бог, сорвет шапку вместе с головой!) и на протяжении нескольких лет отваживались на это лишь несколько раз, далеко не уверенные при этом, что правильно поступаем. Быть может, мы хотели укрыть евою жизнь от нескромного глаза, зная, что писатель — хищник, жадный до теплой крови, коршун, живущий чужой бедой, получающий деньги за страдания не только свои, но и чужие, что это шулер, ловко тасующий в одной колоде истинные факты и ложь — свой вымысел? Чего стоят заявления, что я Вас любила (см. выше), если мои заметки свидетельствуют, что я наподобие гончей, нагнув голову, шла по Вашему следу. И вот я накрыла Вас рукой, как бабочку, и в моей горсти мягко, тепло и трепетно бьются Ваши бархатные шоколадные крылья, трутся о шершавость ладони, роняя яркие блестки. А может быть, я бьюсь в Вашей горсти? И, может быть, это не опадающий иней, не серебряная пыль, а блеск, стертый с моих крыльев, крыльев моли? Только, пожалуйста, не накалывайте меня на булавку. Это очень больно. По возможности я старалась не делать больно и Вам.
Узнаете ли вы меня на этих страницах? Вполне возможно — Вы не раз протестующе воскликнете, что я подаю себя благороднее, чем есть на самом деле, что я поступаю нечестно, вытаскивая на свет божий Вашу личную жизнь и порой, может быть, раздевая Вас догола,— и почти утаивая в то же время свою. Возможно, Вы правы, а возможно, и нет, ведь я зато не скрыла нечто другое — свое одиночество, свой страх, а порой и отчаяние, и раздела догола свою душу. Может быть, Вы, не дочитав до конца, вспыхнете, отбросите рукопись и, обвиняя меня в «намеренном искажении правды», будете готовы назвать все ложью. Но если, приступая к делу, я думала строить повесть о наших взаимоотношениях на строго документальной основе, заметая следы лишь настолько, чтобы каждый встречный не узнал сразу в моей Ирене Вас и не показывал на Вас пальцем, то постепенно — к тому же загадочным образом, даже против моей воли — моя Ирена все больше от Вас отдалялась, с каждой страницей становясь все самостоятельней, пока в конце не стала действовать по внутренней логике не Вашего, а своего характера, как будто ей вообще до Вас нет никакого дела. Не берусь утверждать, что она действует правильно, но в такой же мере не стану уверять, что она действует ошибочно: по-моему, она действует согласно своим взглядам и понятиям, и я позволила ей поступать как она хочет — ведь жизнь была бы просто мусорной ямой, если бы мы поступали вопреки своим убеждениям!
Вчера, когда я была еще на гребне пенистой волны, мне казалось, что у меня получилась довольно типичная современная женщина — образованная, независимая, уверенная в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Знаете, в глубоком подполье сознания я не раз ловила себя на мысли, как чудесно было бы нам жить как трем сестрам: мы друг друга бы дополняли, ведь у каждой из нас есть нечто, чего недостает двум другим (и отнюдь не исключено, что из нашей троицы вышла бы одна идеальная женщина!). Ундина держала бы нас на черной шальной земле, чтоб мы не улетучились в дыме свечей и парах кофе. Она — картошина, которой можно хоть не роскошно, зато плотно позавтракать. Вы — человек ветра, который может разбиться о блестящий сферический бок луны. А я — расколотый и криво запаянный колокол, я нуждаюсь в цельности. Если бы мы были втроем, я помогала бы Ундине растить детей, ей ведь всегда не хватает денег. Нередко ей недостает и счастья, однако дать ей счастье я не могу. И Вас я любила бы тем чистым с примесью ностальгии чувством, каким мы любим свою молодость. И вдвоем с Ундиной мы бы пеклись о том, чтобы с Вами опять не стряслась беда, ведь какая ж беда может случиться с нами, с ней и со мной? Время от времени жизнь нас кладет на лопатки, и только, а потом мы вновь расправляем крылья! Но с Вами иначе. И мы берегли бы Вас, мы бы не допустили, чтобы... (Берегли — от чего? От страданий... от жизни?) И еще я думаю, что Вы ближе моему сердцу, чем Ундина, и все же в горе я выбрала бы ее. Случись мне заболеть, я предпочла бы Ундину: перед пей мне не было бы стыдно за свою пропотелую ночную рубашку и зеленый ночной горшок. Перед смертью я выбрала бы Вас. Ундина забыла бы меня на третий день после похорон, а Вы, я знаю — Вы не забыли бы и на четвертый и на пятый (а может, и еще дольше?). Для нее имеют значение лишь мои человеческие свойства, которые исчезают вместе с плотью и жизнью. Для Вас же я прежде всего литератор. Значит, с Вами в какой-то мере связаны мои — возможно пустые? — надежды, что вместе с плотью и жизнью я для мира не исчезну. Может быть, Вы моя совесть, которой нельзя кормиться, но без которой нельзя обойтись?
А кем была я для Вас? Только ли консультантом — чужой тетей, уловившей жертву, чтобы ее осчастливить, завещав ей ряд вполне проверенных в эксплуатации и весьма затертых от употребления художественных приемов? Не очень лестно и даже, м-да, слегка огорчительно.., И хотя я многих заблудших успешно вывела из дебрей по одним мне ведомым тропинкам, насчет Вас не могу с уверенностью сказать, была ли я Вашим вожатым или как леший водила только вокруг да около. Не похожи ли были наши отношения на свет свечей, который возносил наш дух ввысь, но заставлял чувствовать голод по колбасам Ундины, пахнущим чесноком и грехом? И разве главное, что объединяло нас как единомышленниц, не разделяло нас в то же время как людей — стеклянной дверью, на которой нередко мы оставляли лишь отпечатки своих пальцев? Чаще Вы были каштаном, прячущим ядро в скорлупе, чем цветком, раскрывающимся доверчиво и мудро, А я? Наверно, и я чаще бывала каштаном, чем цветком. Мы почему-то боялись разбить стекло (а то сквозняк, не дай бог, сорвет шапку вместе с головой!) и на протяжении нескольких лет отваживались на это лишь несколько раз, далеко не уверенные при этом, что правильно поступаем. Быть может, мы хотели укрыть евою жизнь от нескромного глаза, зная, что писатель — хищник, жадный до теплой крови, коршун, живущий чужой бедой, получающий деньги за страдания не только свои, но и чужие, что это шулер, ловко тасующий в одной колоде истинные факты и ложь — свой вымысел? Чего стоят заявления, что я Вас любила (см. выше), если мои заметки свидетельствуют, что я наподобие гончей, нагнув голову, шла по Вашему следу. И вот я накрыла Вас рукой, как бабочку, и в моей горсти мягко, тепло и трепетно бьются Ваши бархатные шоколадные крылья, трутся о шершавость ладони, роняя яркие блестки. А может быть, я бьюсь в Вашей горсти? И, может быть, это не опадающий иней, не серебряная пыль, а блеск, стертый с моих крыльев, крыльев моли? Только, пожалуйста, не накалывайте меня на булавку. Это очень больно. По возможности я старалась не делать больно и Вам.
Узнаете ли вы меня на этих страницах? Вполне возможно — Вы не раз протестующе воскликнете, что я подаю себя благороднее, чем есть на самом деле, что я поступаю нечестно, вытаскивая на свет божий Вашу личную жизнь и порой, может быть, раздевая Вас догола,— и почти утаивая в то же время свою. Возможно, Вы правы, а возможно, и нет, ведь я зато не скрыла нечто другое — свое одиночество, свой страх, а порой и отчаяние, и раздела догола свою душу. Может быть, Вы, не дочитав до конца, вспыхнете, отбросите рукопись и, обвиняя меня в «намеренном искажении правды», будете готовы назвать все ложью. Но если, приступая к делу, я думала строить повесть о наших взаимоотношениях на строго документальной основе, заметая следы лишь настолько, чтобы каждый встречный не узнал сразу в моей Ирене Вас и не показывал на Вас пальцем, то постепенно — к тому же загадочным образом, даже против моей воли — моя Ирена все больше от Вас отдалялась, с каждой страницей становясь все самостоятельней, пока в конце не стала действовать по внутренней логике не Вашего, а своего характера, как будто ей вообще до Вас нет никакого дела. Не берусь утверждать, что она действует правильно, но в такой же мере не стану уверять, что она действует ошибочно: по-моему, она действует согласно своим взглядам и понятиям, и я позволила ей поступать как она хочет — ведь жизнь была бы просто мусорной ямой, если бы мы поступали вопреки своим убеждениям!
Вчера, когда я была еще на гребне пенистой волны, мне казалось, что у меня получилась довольно типичная современная женщина — образованная, независимая, уверенная в себе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56