«Ну хорошо!», что означает... О, я уже знаю от Ундины, что это означает. Зачем мне было еще провоцировать, дразнить Ирену: и какие же выводы из этого разговора вы сделали? И по-прежнему глядя на меня своим ясным, незамутненным взором, она очень серьезно ответила, что в следующий раз поступит точно так же. Я ничего не сказала. И, видимо, уловив в моем молчании неверие, она быстрым движением подалась вперед и вдруг нечто безрассудное — поднесла к горящей свече руку, распрямив над пламенем ладонь, давая мне (а может, и себе?) молчаливую клятву. Ее лицо осунулось и в несколько секунд состарилось, нос вытянулся, а глаза затуманились. Казалось, она не чувствует боли. В кухне завыла собака. Мне вдруг подумалось, что такие люди, одержимые, или добиваются многого или рано умирают, и в груди у меня защемило, и встал комок в горле. Я схватила ее руку и отвела. Ее пальцы в моей ладони мелко дрожали и были холодные, холоднее моих...
Теперь уже они с Гунтаром наверняка доехали. И гроза... гроза сейчас пройдет. От свечи, еще горящей, остался маленький огарок.
Нашла бы я в себе такую тьму уверенности, чтобы вопреки всему стоять на своем? Не отступилась бы, укрывшись за каким-нибудь надежным щитом?
Тсс, что там за шум? Не льет ли дождь? Нет, это все она, листва...
Не уступила бы я,
если бы мне дали понять, что не умно лезть в драку с человеком, от которого зависит решение квартирного вопроса (а я устала от скученности, тесноты!),
если бы мое начальство произносило мою фамилию так, как произносит Иренину фамилию ее начальство — таким тоном, будто в ней что-то неприличное,
если бы мне сказали «ну, хорошо!» и я бы наверняка знала, что впредь каждое мое слово будут разглядывать под микроскопом как бациллу?
Не закрались бы в меня сомнения, тревога? Не стала бы я искать тропинку посуше? Мостки понадежнее?
Пес лежит у самых моих ног, это должно бы давать теплое чувство надежности, и однако... Сердце стучит с перебоями. Выпить корвалол? Стараюсь внушить себе, уговариваю себя — я спокойна, я совершенно спокойна, но под спокойствием, как подо льдом, черная река течет, бежит, ввинчиваясь в омуты. Или мне Ирене написать? Но — что? Еще раз коснуться этого вечера? Но — иак? Имею ли я право вмешиваться? Имею ли право не вмешиваться... бросить ее одну? Но почему «одну»? У нее есть муж, сестра, мать. Как это «одну»?!
Все! Свеча гаснет...
ПИСЬМО ПЯТОЕ
Добрый вечер, Ирена!
Вам когда-нибудь случалось видеть такую грозу, как позавчера? Даже мне, по-моему, всего один рае в жизни, притом давным-давно, когда я была еще совсем молодая, моложе, чем Вы сейчас, странно, правда ведь, что когда-то я была моложе Вас? С необычайной грозой связан у меня столь же необычайный эпизод, который впоследствии меня кое-чему научил, а порой, признаться, и сбивал с толку. Многие жизненные явления, как я прекрасно понимаю, стали мне теперь несравненно яснее, чем двадцать лет тому назад. Но странно: неизвестного и непонятного тоже стало больше, чем двадцать лет назад! Например, душа человека становится для меня все большей загадкой. Чем больше я ее изучаю, тем более таинственной и сложной, непредсказуемой и непостижимой она предстает. Или другой пример. В юности я была совершенно уверена, что, скажем, обоняние — вещь весьма существенная для собаки, но абсолютно неважная для человека. Утверждать это сейчас я не решусь. Обоняние, кстати, я помянула неспроста. Оно имеет прямую связь со случаем, который я Вам сейчас расскажу без литературных прикрас и пудры фантазии, возможно точнее описав детали и ощущения.
Это было вскоре после того, как я продала несчастное свое кольцо, из-за которого — помнить? — мы в то! день чуть не поссорились. Люди добрые устроили меня на работу (внештатным переводчиком), где в первый же месяц — при работе вечерами через день — мне заплатили почти две моих стипендии. И будущее сулило моему анемичному кошельку еще более радужные виды Но сколько розовых надежд перечеркнуло короткое словцо у в ы! И моих тоже, потому что — увы, увы ч увы! — для этой удобной работы мне не хватало сноровки. Мне не по силам был дьявольский темп — диктовать приходилось сразу на машинку. Мой прямой начальник (назовем его... скажем, Вульфом) сперва отнесся к нерасторопности новичка с полным пониманием и всяческим уважением и даже любезно посадил меня к самой медленной машинистке. Однако вскоре выяснилось, что главная загвоздка кроется глубже. Верней говоря, загвоздок было две, так как мне недоставало почтения, во-первых, к стереотипу и, во-вторых, к начальству, словом — я была еще в том возрасте, когда сомневаются, всегда ли начальник прав, и самое худшее — этого не скрывала! Вульф терпеливо со мной мучился. И все же за месяц так и не сумел мне втолковать, почему надо употреблять только «почему» и отчего нельзя вставить «отчего», стал считать меня недалекой (и я ею, между прочим, тоже!). Он утверждал, что у меня нет чувства языка. Я же считала, что чувства языка нет у него. Мы остались каждый при своем мнении. Его позиция, как нетрудно догадаться, была сильней, чем моя. Мне сказали, что за глаза он выразился обо мне гак; «Наградил же нас господь такой цацей — все путает!» Потом до моих ушей дошло новое изречение — «совершенно бесперспективная особа». И когда он меня окрестил совершенно бесперспективной особой, я поняла, что мои дни в этой конуре сочтены. Ужасно хотелось хлопнуть дверью и демонстративно уйти. Но нет, не могла собраться с духом. Откладывала со дня на день, ведь другого кольца для продажи у меня не было. Картина, я думаю, в общем ясная: Вульф не испытывал ко мне симпатии, считал меня дурой и потому, естественно, не был склонен доверять свои тайны именно мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56