А если более точно, то я больше не мог мириться с консервативной позицией генерального директора, в основе которой было неверие в коллектив проектировщиков. Но самой отвратительной была его политика стравливания.
— Есть у меня один очень близкий друг, который вас знает и высоко ценит. Он меня жестоко упрекает в неблагодарности по отношению к вам: мол, я лью воду на мельницу ваших врагов...
Димитриу нисколько не удивился. Снова разлил ликер и задумчиво, с грустью сказал:
— Науке нет дела до наших личных интересов. Каждый день приносит что-нибудь новое. То, что сделал ты, Испас,— это больше, чем просто оперативный выход из сложного положения. Речь идет о создании более современного поколения техники, о внедрении новых эффективных технологий. Ведь материалы, как и энергия, становятся все дороже. Наука обязана идти вперед, а для этого нужны свежие силы, творческая одаренность, смелость. И не имеет значения, есть у нас личные враги или нет. В конце концов все проходит, остаются лишь наши достижения. Запомни, в науке нельзя быть нетерпимым.
— Я понимаю, но это не всегда получается, особенно когда экспериментируешь. Результаты порой бывают такие, что кажется, земля уходит из-под ног, а ты все равно не можешь, не хочешь признать свою ошибку. А тут еще «доброжелатели», которых твой провал только радует...
— Не надо думать, Испас, что эксперимент, выявивший твою ошибку, менее важен, нежели тот, что демонстрирует твою находку. Все дело в том, чтобы найти силы начать все с самого начала. В юности я тоже сотни раз бился головой, так сказать, о притолоку, пока не научился быть более требовательным, если хочешь — более строгим, к самому себе и более снисходительным к другим.
Дан слушал профессора, не веря собственным ушам. Неужели это тот самый Антон Димитриу, о котором они в своем кругу говорят с таким пренебрежением? И даже прозвали засахаренной клюквой! Словно угадав его мысли, профессор улыбнулся.
— Как видишь, я совсем не такой, каким кажусь со стороны. Но если честно, новые атаки во славу науки уже не для меня. А на кафедре я могу в меру своих сил помогать тем, у кого есть крылья для полета. Я сошел с дистанции не из трусости, а из-за гготери спортивной формы. Здоровье, возраст уже не те. Космы я не испугался — с человеком всегда можно поспорить,— но трудно, подчас невозможно, противостоять тем силам, которые стоят за ним. Ты понимаешь меня?
— Безусловно. Но почему вы не верите в возможность противодействия этим скрытым силам?
— Да нет, не в неверии дело. Я устал от борьбы и честно признаюсь в этом, но у меня есть знания и опыт, и я могу передать их другим... И вот еще что. Ты говорил о близком тебе человеке, который встал на мою защиту. Я догадываюсь, о ком идет речь.
Заметив явное замешательство Дана, он успокоил его жестом.
— Я прожил долгую жизнь, были у меня свои радости и свои печали. Ошибки тоже случались. Особенно в молодости, и не столько в работе, сколько в личной жизни, в отношениях с людьми. Со временем я пришел к твердому убеждению: о людях, даже самых близких, надо судить только по их делам, а не по словам. Твоя честность спасла меня от ошибки, которую я чуть было не совершил: работа Пуйю Иордаке — это действительно жалкое словоблудие. Ну все, хватит об этом. Тебе, я вижу, это тоже не доставляет удовольствия.
Дан распрощался с профессором, вышел на улицу и, то и дело спотыкаясь, поплелся домой. Что все это значит? На что он намекал в отношении Августы? Откуда эта горечь в голосе? Во многом профессор прав. Вопрос: искренен ли он перед самим собою? Наверно, были времена, когда и он считал себя бесстрашным, способным брать приступом небеса. Но жизнь его нещадно трепала, и мало-помалу он начал сдаваться: одна уступка, другая... Поначалу его терзали угрызения совести. Потом ничего, привык. Разве это не его слова: «Жизнь, особенно в своей первой половине, есть расставание с иллюзиями на свой счет». Тоже, почитай, философия. Только капитулянтская какая-то. А научное открытие — это всегда борьба. И опять мысли вернулись к Августе. Димитриу, конечно, знал об их отношениях, и знал больше, чем хотел показать. Но от кого, как не от нее самой, мог он узнать? Что толкнуло ее признаться профессору, ведь она всегда так ревностно скрывала их любовь от чужих глаз? Дан был не в состоянии найти ответы на эти вопросы. И, как это было уже не раз, ноги сами привели к тому дому, где на третьем этаже светилось окно, за которым его уже никто не ждал.
С минуту он постоял в раздумье, глядя, как в светлом квадрате с регулярностью маятника появляется и исчезает тень. «Такого еще не бывало, чтобы Августа мерила комнату шагами. С ней что-то случилось,— подумал Дан.— Может, беда какая? Должен же я узнать, что с ней!»
Хотя у него был ключ, Дан позвонил. Послышались ее шаги, и равнодушный голос спросил:
— Кто там?
— Это я,— ответил Дан.
Она постояла в нерешительности, потом замок щелкнул, и дверь распахнулась.
— Частный визит или по делам службы? — спросила она, пытаясь быть ироничной, а в голосе слышались удивление и беспокойство.
Вопрос Дану не понравился, но он шутливо ответил:
— Назовем это дружественным визитом. Такая формулировка тебя устроит?
Ноздри у Августы стали раздуваться — явный признак крайнего раздражения.
— Не забывай, что между мужчиной и женщиной бывает только одна альтернатива: любовь или ненависть. Все остальное — это служебные отношения, спортивный интерес или просто случайные обстоятельства. Да и то до поры до времени, пока не превратятся в одну из сторон альтернативы. Поскольку с любовью у нас вроде бы покончено, а до ненависти, надеюсь, пока дело не дошло, остается только возможность визита по делам службы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123