Придя в редакцию, попыталась включиться в рабочий ритм, но не смогла. Обсудила с Дамаскином субботний и воскресный номера, сказала, что уезжает и вернется только в понедельник. Ничего не сообщив в уездный комитет, Ольга уехала в горы, в Предял. Целыми днями она бродила по горным дорогам, останавливалась на ночлег на туристских базах и думала, думала... Постепенно ей стало ясно, что Павел и в самом деле на грани. И Ольга приняла решение: вернуться на работу и выполнять свой долг. Коему вычеркнуть из жизни бесповоротно.
Тем временем Дору Попович вернулся с делегацией из Китая, однако в Бухаресте был вынужден лечь в больницу: вирусное воспаление печени. Начались осложнения, и стало ясно, что госпитализация продлится не менее четырех месяцев. Возвращение его на прежнюю должность вообще оказалось под вопросом. Когда Ольгу вызвали к секретарю по пропаганде и она узнала, что придется замещать Поповича и дальше, она не возражала, даже обрадовалась. Домой она теперь приходила очень поздно и сразу запиралась в спальне. Однажды Павел робко постучался в дверь, но Ольга не открыла. Не ответила она и после того, как он попросил прощения. Однажды Павел встретил ее во дворе дома. Сказал шепотом: «Давай поговорим спокойно». Она смерила его хмурым взглядом и сказала, словно кнутом хлестнула: «Мерзавец!» Глаза Космы сразу потемнели, он тихо произнес: «Хорошо, делай как знаешь!» Повернулся и пошел к дверям, оставляя за собой противный запах перегара...
Дану она рассказала не все. Говорила о разладе, о высокомерии и хамстве Павла, несколькими короткими фразами сказала о том ужасном насилии. Рассказывала не глядя на Дана, а когда подняла глаза, увидела на его лице столько возмущения и дружеского сочувствия, что сразу поняла: это и есть тот самый человек, которому давно надо было все поведать.
— Ну что еще сказать, Дан? На заводе сложилось совсем нетерпимое положение, это ты лучше меня знаешь. В конце концов будут приняты строжайшие меры, это ясно. Ясно и то, что газета не могла и не должна была оставаться в стороне. С Павлом мы стали совсем чужими. Более того, он в полной уверенности, что я стакнулась с его врагами и мечтаю лишь о том, чтобы вырвать из-под него директорское кресло. И вот сегодня появилась статья Аристиде Станчу. Я была уверена, что это вызовет у него новый прилив ярости. В шесть вечера зашла домой, надо было взять кое-какие материалы. Он стоял у входа. Я хотела пройти мимо, но он грубо схватил меня за руку и сказал: «Чтобы ноги твоей больше здесь не было! Это мой дом, тебе нечего здесь делать. Лучше я приведу в него десяток потаскушек. Еще один шаг — и я изувечу тебя на глазах у всех. Скажу, если понадобится, что застал тебя с садовником!» Единственное, что я увидела,— это перекошенное от ужаса лицо Теи в окне. Бедная девушка, что ей-то делать теперь? У нее ведь в городе никого...
Они помолчали, потом Ольга сказала:
— Вот такие дела, Дан. Я вернулась в редакцию, позвонила Штефану. Ни его, ни Санды дома не оказалось. Петришор сказал, что они придут очень поздно. И тогда я испугалась как последняя дура. Почувствовала себя такой одинокой, заброшенной. Всем, думаю, наплевать на то, что со мной происходит. Совсем уж пала духом, да тут пришел работяга Дамаскин с оттисками и макетом на завтра. Так и проковырялись до твоего звонка.
Мысли у Дана работали лихорадочно. Что же делать, как лучше поступить? У него сжимались кулаки от негодования, ведь с давних лет Ольга стала всем им добрым другом.
— Вот что, Ольга, переезжай к нам,— сказал он.— Лишняя комната у нас есть. Старики любят тебя, как дочку. Мама будет страшно довольна. Можем даже устроить отдельный вход. Совершенно ясно, что вам с Павлом жить нельзя. Советов давать не буду, одно скажу: не забывай и не прощай. Пусть не воображает господин Косма, что свет клином на нем сошелся. Ты мне как сестра, и я сумею тебя защитить. А родители мои, повторяю, в тебе души не чают. Так что, если он еще раз осмелится, пусть пеняет на себя...
— Спасибо, Данушка,— прошептала Ольга.
— Мама постель уже постелила. Я сейчас принесу тебе снотворное. Не кривись, выспишься как следует. А завтра в десять утра поедем заберем твои вещи. Я тебя одну не отпущу — вдруг он там.
— Мне бы не хотелось входить в этот дом.
— Хорошо. Тогда позвони домработнице и попроси ее все приготовить. Я сам заберу.
Он заставил ее принять таблетку и, пожелав спокойной ночи, ушел к себе. Прилег на постель как был, в одежде, и стал разглядывать первые блики утреннего солнца на стенах своей холостяцкой комнаты. Он думал об Ольге и Павле, вспоминал дни хмельного их счастья, которому друзья завидовали белой завистью. «Нет, он просто сумасшедший! Как мог позволить себе такую низость? И с кем? С собственной женой! Ведь она необыкновенная женщина, способная осчастливить самого привередливого мужчину на свете... Ей-богу, чистый параноик, ему бы смирительную рубашку...»
Незаметно Дан задремал. Во сне к нему явилась Августа. Она протягивала руки и звала в какой-то мутный, грязный омут. Но вела себя так, будто вокруг море и лето, она счастливая, веселая и беззаботная. «Оставь эту грязную лужу, Густи,— говорил Дан.— Пойдем к открытому морю, посмотри, какая там чистая и спокойная вода сегодня!» Августа прыгнула с вышки, ушла под воду и больше не вынырнула. Тогда прыгнул и Дан. В отчаянии искал он ее в этом болоте с отвратительным запахом и вдруг почувствовал, что его засасывает. Он забился в судорогах, нечем было дышать. Наконец кто-то схватил его за плечо и вытащил. Дан с трудом разомкнул веки, бессмысленным взглядом обвел все вокруг.
— Что это ты, сынок, мечешься во сне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123