Августа побледнела, нахмурилась. Спросила тихо:
— А я тебя толкала когда-нибудь на подлость?
— А разве не подлость — давать положительный отзыв неграмотной, бездарной диссертации? А требование отказаться от идеи, нужной как воздух нашему заводу, только для того, чтобы тебе было легче написать диссертацию? А твой ультиматум с поездкой в Голландию, когда план на заводе горел ярким пламенем?
— И все это было важнее для тебя, чем любовь?— спросила Августа сдавленным голосом.
— Ты берешь совершенно разные понятия. Несравнимые. Относящиеся к двум совершенно разным, несовместимым сферам. А если, насилуя логику жизни, пытаешься-таки их совместить, они сопротивляются. И все рушится.
— Мы абсолютно по-разному смотрим на жизнь,— прошептала она.
— К сожалению, да. И тут нет места для компромиссов. Если бы я уступал, то неизбежно превратился бы в подлеца. Но я на это неспособен. Откажись ты от своего тщеславия, и наша любовь была бы спасена. Однако тебе не захотелось. Если бы ты подумала и сломила свое упрямство, наверняка могла бы достичь поставленной цели. Чугь позже, но зато честным путем.
— У меня не было времени, я слишком устала.
— Пустые слова,— убежденно сказал Дан.— Человека по-настоящему жаждущего ничто не свернет с пути. И ты вполне могла бы добиться всего честным трудом, безо всяких ходатайств и связей! Но ты слишком привыкла пользоваться черным ходом.
— Все так делают!
— Далеко не все. А тех, кто делает, рано или поздно ждет плачевный конец.
— Как и меня, хочешь сказать?
— Ты сама это сказала. И все-таки я должен понять, зачем ты уезжаешь. Тебя ждет там университетская кафедра? Знаменитая лаборатория?
— Никто меня там не ждет. Только сестра Хильда. Обещал Димитриу замолвить словечко в одном институте во Франкфурте. Да не успел. Нет его больше.
— Как, Димитриу умер? — воскликнул Дан.— Когда?
— В январе, в Париже.
Дан молчал. Он вспоминал Антона Димитриу в «белом доме», на партийном собрании, в домашней обстановке... Да, это большая потеря.
— И все-таки, ты не ответила. Зачем ты уезжаешь?
— У каждого человека своя дорога, своя судьба.
— Дорога... из родных краев в чужие? Августа снова нахмурилась:
— Не читай мне проповеди! Будто ты не знаешь, что странствовали по свету Бэлческу и Гика, Александри и Григореску, а позже — Брынкуш, Аргези и Энеску...
— Да, это правда. Только мысли их были всегда устремлены к земле своих предков, и, живя за рубежом, они делали все, чтобы помогать родине. Это надо понимать, Густи.
Услышав ласковое «Густи», она встрепенулась, глаза затеплились нежностью.
— Ты меня еще любишь, Данчик.— Она положила ладонь на его руку.— Не остыло еще сердце. Ну почему ты отказываешься от нашей последней радости?
— Для меня в любви главное — искренность. А я бы ни на секунду не смог забыть, что ты бросила и меня, и родину только из-за своею чудовищного тщеславия.
Августа поднялась.
-- На колени вставать не собираюсь, уважаемый Испас. Глупо всегда жертвовать ради идеи. Как и во имя долга. Поднялся в свою очередь и Дан.
— Мы говорим сейчас на двух разных языках. К сожалению, не разум ведет тебя, -Августа, а безоглядная самоуверенность или душевная неуравновешенность и нежелание признаться в ней.
— Да, нам не о чем больше говорить. Будь добр, принеси мое пальто из раздевалки.
Когда он подошел, помогая ей одеться, она с надеждой глянула ему в глаза:
— До дому не проводишь?
— Нет, Августа. К сожалению, у нас действительно разговор двух глухих. Все, что я могу пожелать тебе на прощанье,— это успеха в жизни. От всего сердца. Пусть он хоть немного скрасит твою тоску по тому, что ты теряешь навсегда.— Он поцеловал ей руку.
Августа пошла к выходу. В дверях обернулась, словно звала за собой. Но Дан не шелохнулся. Тогда она прощально помахала перчаткой и скрылась в темноте.
ГЛАВА 16
Догару уже целый час томился на вокзале. Вечерние тени торопливо сползали с гор, быстро темнело. Поезд, как это нередко случалось на местной дороге, запаздывал, а до последнего рейса автобуса на Олэнешти оставались считанные минуты. Догару мерил перрон шагами вдоль и поперек, останавливался перед старыми афишами, перечитывал названия книг и журналов, выставленных за засиженным мухами стеклом вокзального киоска. Когда он окончательно потерял терпение, какой-то человек, похожий на
журавля в красной фуражке, выскочил из дежурки и объявил испуганным голосом:
— Прибывает! Через пять минут будет здесь.
И все-таки поезд появился внезапно — вынырнув из-за старых складов и обветшалых домов, он резко затормозил у перрона, оглушающе лязгнув буферами. Почти пустая платформа мгновенно заполнилась шумной, пестрой толпой.
Догару стоял в сторонке, пробегая глазами по цепочке вагонов, особо присматриваясь к вагонам первого класса. Но оттуда вышли только три молодящиеся дамы и два офицера. «Где же Кристина?» — подумал он с тревогой и тут же увидел спускающуюся из последнего вагона тоненькую девушку с маленьким чемоданчиком в руке. «Неужели она?» Он бросился к хвосту поезда. Смущенно улыбаясь, девушка подняла голову, и он замер, застигнутый врасплох кротким, добрым взглядом больших голубых глаз Виктора Пэкурару. Кристина опустила чемодан и шагнула к нему с протянутыми руками.
— Да это же я, дядя Виктор! Здравствуй! Догару поцеловал ее в лоб, отступил на пару шагов, воскликнул восхищенно:
— Как же ты выросла за эти несколько месяцев, Кристи! Чем только тебя откармливала тетя Санда? Ты теперь настоящая барышня. Здравствуй, моя доченька! — И, спохватившись, поднял чемодан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123