Как всегда, внимательно выслушивал, вносил поправки и дополнения, с чем-то соглашался, а с чем-то нет. И все это вежливо, но решительно, ровным, спокойным голосом. И никто не замечал той пустоты в его душе, которая мучила его, приводя в оцепенение мысли, парализуя способность мгновенно отбирать самые действенные аргументы. В таком состоянии он безуспешно попытался отредактировать свое выступление, просмотрел его еще раз по дороге. А вечером в Бухаресте вопреки своему правилу зачитал текст Оанче, искренность, честность и здравомыслие которого знал и ценил давно, еще с подполья. Оанча посидел в задумчивости, энергично потер подбородок и спросил впрямую: «Это что, завуалированная просьба об отставке? Разве ты до сих пор не знаешь, что в партии в отставку не подают?» И сколько Догару ни спорил, ни доказывал, что чувствует себя в ответе за многие ошибки в уезде, Оанча отвергал все его доводы, сердился: «Думаешь, такое только у вас? Ошибки допускали и на более высоком уровне — признали же это на съезде!
И сейчас речь о том, чтобы их как можно быстрее исправить. А тон твоего доклада, постановка вопросов больше походят на жалобу, кое-где даже открытым текстом звучит неверие в то, что нам удастся исправить положение. И после всего ты еще хочешь, чтобы я согласился с этим?» Было ясно, что он не понял желания Догару втянуть и других в откровенную, искреннюю дискуссию о стиле партийной работы, о необходимости главное внимание уделять не плановым показателям, а людям, досконально знать морально-политический климат в коллективах, тщательно работать с руководящими кадрами. «Не хочешь ты, Димаке, понять, что мы не можем идти вперед, не избавившись окончательно от гноя, накопившегося за долгие времена. Вот говоришь, что этот мой доклад не самокритика, а самобичевание. А разве есть тут хотя бы одно преувеличение? Все правда!» Но Оанча настойчиво доказывал, что мало знать правду, нужно суметь сделать что-то с ее помощью, а для этого должны быть созданы условия. Иначе такие откровения кажутся признанием собственной немощи. Догару не соглашался: «Так что мне, молчать из-за того, что кому-то что-то покажется? Моя задача — поставить проблему. Если мы не уберем со своего пути все порождения старого стиля работы, дальнейшее движение вперед будет невозможно. Потому что это не отзвук старых времен, не инфекция, проникшая из другого мира. К сожалению, это наше, собственное. Оно принадлежит нам. Как принадлежит нам все хорошее, что мы сделали за годы после Освобождения. А твой подход к этому вопросу означает бездействие».
Оанча гневно заметался по комнате. Остановившись перед Догару, спросил: «Ты хочешь сказать, что таков был и твой стиль работы?» Догару вынес его пронзительный взгляд. «В значительной мере да. Я ведь, понимаешь ли, получал указания и распоряжения как нечто такое, что никогда и ни под каким видом нельзя ставить под сомнение...» Оанча рассмеялся: «Ну, не скажи, в Бухаресте до сих пор вспоминают, как ты разделал под орех инструктора, пожаловавшего к вам из сельхозсектора!» Догару невесело отмахнулся: «Одна птичка весны не делает».
Утром, уходя на работу, Оанча крепко пожал ему руку и сказал: «Задел ты меня за живое, старина, всю ночь глаз не сомкнул. Но прежде чем брать слово, подумай еще, взвесь все как следует. Не ради себя — ради дела»...
Город тонул в сугробах. Только главные магистрали были расчищены, хотя и здесь дома казались какими-то хмурыми, недовольными. На боковых улочках снег убрали только с проезжей части, тротуары же были сплошь покрыты льдом, и пешеходам приходилось проделывать акробатические трюки, чтобы удержаться на ногах.
Первое заседание продолжалось всего несколько минут. Один из секретарей Центрального Комитета, Михай, предложил собравшимся ознакомиться с заранее подготовленным докладом, выделив на эту работу четыре часа, и обсуждение доклада начать после обеда.
Доклад произвел на Догару сильное впечатление. Хотя основной акцент был поставлен на недостатках, достижения от этого не поблекли. Здесь были подвергнуты серьезной критике стиль и методы партийной работы, а также пропагандистская деятельность. Заставляли серьезно задуматься строки, посвященные нормам жизни партийного актива. Особенно запомнилась Догару фраза: «В конце концов, партия состоит из конкретных людей, из тех, кто на своем рабочем месте призван проводить в жизнь ее решения». За обедом он все время думал о соотношении между идеей и конкретным ее воплощением. Захотелось коснуться и этой проблемы. Он достал свое выступление, внес несколько поправок и опять перечел его — раз, другой... Да, вот теперь есть все, что надо.
Он вошел в зал, устроился по привычке в одном из дальних рядов. Заседание началось. Большинство ораторов говорили в духе казенного оптимизма, и это очень раздражало. Но особенно возмутил его первый секретарь соседнего уезда, с которым у них не раз возникали трения. Сосед бодро рапортовал об инициативах и успехах, вся его самокритика свелась к стереотипной формуле:
— Есть и у нас немало недостатков, однако не они характеризуют положение дел.
К удовольствию Догару, из-за стола президиума раздалась реплика Михая:
— А не кажется ли вам, что не мешало бы подробнее остановиться на них?
— Думаю, что о выявленных нами недостатках было самокритично сказано с этой высокой трибуны,— жизнерадостно ответил оратор.— А если что-то ускользнуло от нашего внимания, тогда вы, дорогие товарищи, нам на это укажете, для того мы тут и собрались!
В зале послышались смешки, заглушённые голосом Михая:
— Весьма любопытно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123