Злоупотребляют, конечно, не все. Но как быть с разлагающим влиянием пьяниц? Переложить решение этой задачи на плечи пропаганды — это не выход из положения. На мой взгляд, публикация имен и фотографий пьяниц на страницах «Фэклии» ничего не дает, а зачастую — и наша секретарь парткома может это подтвердить — эффект получается обратный: глубоко оскорбленный, человек совсем перестает считаться с мнением коллектива. В общем, мы пришли с конкретными предложениями, которые передадим в бюро комитета.
— А это что, если не секрет? Нам не расскажете? — послышались голоса.
— Нет, товарищи, никакого секрета. Мы, в частности, поднимаем вопрос о фондах, которые можно дополнительно выделить на строительство жилья. Речь идет о некоторых статьях бюджета, на которые бюрократы наложили табу и обвиняют нас в разбазаривании средств. Нужно, конечно, посоветоваться. Ну а если наши предложения сочтут приемлемыми, с удовольствием поделимся с вами опытом.
После заседания Попэ попросил Дана и Санду зайти к нему в кабинет. Санда впервые присутствовала на подобном совещании в качестве секретаря парткома. Она вошла в кабинет Штефана и залюбовалась цветами на столе.
— Ага, попался! Здесь чувствуется женская рука. Сознавайся немедленно.
Штефан невозмутимо и строго взглянул на Санду, потом, улыбнувшись добродушно, сказал:
— Что же получается, уважаемый товарищ? Как вы разговариваете с секретарем уездного комитета в его собственном кабинете? И что за выражения? Ну кто еще, как не Елена Пыркэлаб? Она, чтобы вы знали, заботится о букетах для всех секретарей, а самый большой выставляет в вазе — не под стать этому горшочку — в кабинете Петре Даскэлу.
— Если так, то я тебе покупаю хрустальную вазу, чтобы все лопнули от зависти.
— Пожалуйста, только наши хозяйственники занесут ее в инвентарные списки. Впрочем, единственный, кто заметит перемену,— та же Пыркэлаб. Остальным безразлично. Да и она объявила, что работает только до июля. Потому что уезжает куда-то. И тогда прощай цветочки!
Дан сказал с искренней жалостью:
— Даже представить себе не могу приемной без Елены Пыркэлаб, которая все знает, все видит и никогда ничего не забывает. Неужели Петре согласен отпустить ее?
Штефан развел руками:
— Ее же невозможно переубедить. Уезжаю, и все. В Бухарест. Больше ничего не удалось от нее добиться.
— А что она там будет делать? — поинтересовалась Санда.
— Это знают только она да господь бог.
— Сердечные дела, наверное.
— Что еще за сплетню вы тащите в мой кабинет, товарищ секретарь парткома?
— Никакой сплетни. Обыкновенная догадка.
— Ну ладно, оставим ее в покое. Не из-за Пыркэлаб позвал я вас сюда. И не по делам «Энергии», которые мы все по косточкам перебрали. Речь идет о Дане.
Испас удивленно поднял глаза. Санда сделала вид, что ничего не понимает.
— А я-то в чем провинился? Как на духу сознаюсь, в кино вот уже полгода не хожу. Литература только техническая. Газету свежую посмотреть некогда, разве что в парикмахерской, по диагонали. Вот и все... Штефан кивнул:
— Да, товарищ генеральный директор, вот об этом-то у нас и пойдет речь. Ты что, крест на себе поставил, в монахи решил постричься? А какие у нас парни удалые растут, заметил?
— Да-а, Петришор у вас молодцом!
— Ничего,— перебила Санда.— Будет еще ребенок. И уж на этот раз девочка. Как бы я хотела, чтобы она была похожа на Кристину. Она меня просто околдовала. Вот сейчас уехала с отцом на каникулы, и так ее нам не хватает! Особенно Петришору: ходит сам не свой и все спрашивает, когда она вернется.
— Хорошо, но какое отношение имеет все это ко мне? Или вы в самом деле хотите упечь меня в монастырь?
— Давай поговорим в открытую, Дан,— сказал Штефан со вздохом.— Ты знаешь, мне никогда не нравилось вмешиваться в чужую личную жизнь, но сейчас речь идет о моем друге, и я вынужден... В общем, Августа Бурлаку попросила разрешения на выезд в ФРГ. Ты слышал об этом?
Дан побледнел.
— Мы виделись как-то в январе, в кондитерской, она была там с сестрой... Да, она намекала на что-то подобное. Но мне показалось, что она меня подначивает. С тех пор я ее больше не видел. Даже по телефону не звонил.
— Почему?
— Послушай, Штефан, я не знаю, что она там решила, но хочу вам сказать совершенно серьезно: это единственная женщина, которую я любил и к которой, несмотря на все, привязан душой и сейчас. И мне небезразлично, что будет с нею. Вот ты говоришь, она решилась окончательно уехать. Ты, конечно, считаешь, что одного этого достаточно, чтобы вытравить ее из моей памяти, и хочешь предупредить, что мне больше не следует с нею встречаться, даже если она захочет объяснить мне свой поступок или попрощаться.
— Да, ты угадал.
— Ну а я так не думаю. И не понимаю, почему я должен отказаться от встречи. Ведь она уезжает насовсем.
— Какой смысл в этой встрече?
— Августа, по-моему,— это заблудившийся человек. Слишком большие иллюзии питала на свой счет и переоценила свои силы... Однажды в книге своего приятеля я увидел посвящение, кажется, это слова Стендаля: «Желай многого, надейся на малое, не требуй ничего...» Я прочитал его Августе, и она расхохоталась мне в лицо: «Из этих трех постулатов я полностью согласна только с первым: желать многого. Надеюсь я только на себя, от других ничего хорошего не жду. Даже от тебя. А требовать? Отчего же не требовать то, что полагается? А подвернется случай — и больше. Скажешь, что нескромна? Разумеется! Только дураки скромничают, остальные — лицемеры».
— Ну, вот видишь, что это за человек.
— Вижу. Но только я ведь не отдел кадров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123