Ну и когда к нему пришли, оказалось, правда. Оказалось, этот Коросты-
лев помешан на приготовлении всяческих смесей - всяких там пуншей, фли-
пов, джулепов и тому подобное. У него оказалась целая библиотека всяких
рецептов со всего света, а на кухне все просто было забито разными мик-
серами, шейкерами, выжималками и сотрясателями, которые этот чертов Ко-
ростылев с большой охотой всем демонстрировал.
Но самое страшное оказалось не это, а то, что гости должны были его
смеси непременно дегустировать. Он уединялся в кухне, невероятно долго
там звякал, стукал, жужжал и булькал, в то время как гости сидели в ком-
нате и ждали начала дегустации. Причем те, которые были тут впервые,
ждали с интересом, а которые не впервые - с содроганием.
И вот наконец открывалась дверь, и в комнату въезжал столик на коле-
сиках, на котором покачивались бокалы, уже наполненные очередным корос-
тылевским кошмаром, а за столиком входил сам Коростылев, с таким видом,
словно он не дряни всякой намешал, а открыл философский камень. Ну и
все, значит, должны были эту его гадость пробовать, нюхать, глядеть на
свет и ахать - какой потрясающий запах, и вкус, и особенно послевкусие.
Этот Коростылев, чтоб его, утверждал, что чем дольше послевкусие, тем
изысканнее напиток. И надо ему отдать должное, однажды он исхитрился
устроить всем послевкусие недели на полторы. Ему удалось изготовить та-
кое нечеловеческое пойло, что каждый из тех, кто усилием воли смог всо-
сать его в себя, полторы недели после этого провел в автономном режиме,
без выхода наружу. Ибо если кто и успевал еще добежать до выходной две-
ри, то ему сейчас же приходилось бежать обратно.
Конечно, после той дегустации на Коростылева все были несколько оби-
жены, но он сам был больше всех расстроен, всем звонил, извинялся и
объяснял, что неприятность проистекла потому, что в тот коктейль, как он
упорно называл свою отраву, следовало по рецепту положить еще какую-то,
африканскую, что ли, травку, которой у него не было, но теперь ее ему
привезли, и он просто обязан искупить свою вину и всех угостить уже
по-настояшему, по фирме. И до того он был милый, и так переживал, да еще
бедная Анна Львовна, черт бы ее драл, тоже так за него страдала, что все
Коростылева простили и опять у него сошлись, чтобы он угостил всех уже
по фирме.
И на сей раз действительно никакого такого послевкусия не было. Вкус
гадчайший был - это да, а послевкусия - ни-ни. Но назавтра всех обзвони-
ла жена Муркина и объявила, что она этого Коростылева убьет, потому что
после фирменного напитка у ее Михаила Павловича напрочь отнялась речь. И
она это так говорила, что у всех возникло ощущение, что у Михаила Павло-
вича от коростылевского зелья пострадала не только речь. И никто даже не
сомневался, что Коростылеву осталось жить недолго, потому что все очень
хорошо знали супругу Муркина. И это счастье для проклятого Коростылева,
что Михаилу Павловичу быстро достали какие-то лицензионные таблетки, от-
чего у него вновь заработал речевой аппарат и вообще.
Как ни странно, но и на этот раз геодезиста простили. И даже опять
стали к нему ходить, дегустировать: во-первых, не хотели огорчать Анну
Львовну, милую женщину, черт бы ее драл, а во-вторых, надеялись, что,
может быть, Коростылев еще сделает что-нибудь не такое уж гадкое, а ка-
кое-нибудь другое.
Дождались!
И очень даже символично, что именно с Анны Львовны все и началось.
В тот раз опять все сидели у Коростылева. И Анна Львовна, и Муркин с
женой, и Сергей Арташезович без жены, он вообще предпочитал бывать в
разных местах без жены, потому что в разных местах могли быть какие-ни-
будь интересные встречи, а какие могут быть интересные встречи, когда
рядом жена? И еще какие-то были люди, которых сейчас не вспомнить. И все
сидели и беседовали об искусстве, что один режиссер опять сошелся с ар-
тисткой, с которой раньше жил, а ту, с которой сейчас жил, бросил. Потом
стали говорить, что вообще бог знает что творится. И, разговаривая,
нервно прислушивались к бульканью и звяканью на кухне.
Наконец, как всегда, появился Коростылев проклятый со своим столиком,
и все, конечно, лицемерно захлопали и заахали. Только жена Муркина пог-
розила как бы шутя пальчиком и говорит: "Ну, на этот раз смотрите мне,
Коростылев!" А сам Муркин при этих словах заерзал и покраснел.
Бедная же Анна Львовна, черт бы ее взял, как всегда, первая схватила
бокал и принялась его нюхать, изображая на лице неслыханный восторг. И
остальные тоже стали нюхать и вертеть свои бокалы, с большим подозрением
разглядывая довольно-таки мутную жидкость какого-то голубоватого цвета.
Потом - деваться некуда - хлебнули. Мол, за здоровье, значит, хозяина.
Лучше б они выпили не за его здоровье, а чтоб он сгорел.
Тем не менее заглотили. И даже, против обыкновения, на этот раз вкус
был менее отвратительный. Так что все не слишком даже покривились, а
Сергей Арташезович даже сказал: "Х-ха!", пытаясь выказать себя храбрым
коршуном и джигитом, а не линялым заведующим овощным подвальчиком и по-
тенциальным клиентом ОБХСС.
Тут Коростылев, как обычно, интересуется:
- Ну? Как сегодня? Ничего?
И Анна Львовна, тоже как обычно, первая стала сыпать свое вранье:
- Боже, Коростылев! Что значит "ничего"? Не "ничего", а потрясающе! Я
с детства обожаю этот вкус, когда во рту такое, как пожар в степи!
И никто не успел даже усомниться, откуда это Анна Львовна знает, ка-
кой вкус у степного пожара, и когда это она могла в детстве испытать
этот дикий вкусовой эффект, тем более она из благополучной семьи, и не
успела сама Анна Львовна доврать все до конца, как нос ее стал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106