.. Ну ладно, за
что боролась... Значит, ему так надо было. Значит, так должно было
быть... А мать с сестрой, конечно... Жалко их обеих, между прочим, я все
равно счастливей их, сестрица-то мне, точно, даже завидует... Да ничего,
выживу, господи, о чем речь... А захочу оставлю, и все... Сидит сейчас
дома у себя небось... Решил он! Ну, ну, тихо... Все нормально... И чтоб
не приставали ко мне больше с этим... У нас это на раз. У нас не Италия
какая-нибудь. Это там, говорят, папа против... Только бы он не позво-
нил... Только не надо звонить мне... Только без глупостей...
Сюжет
- Ты не муж!
Логично. Раз я не желаю стоять как идиот в этой проклятой очереди,
значит, не муж. У нас с ней уже давно все логично.
- Возможно, - достойно отвечаю я. - Хватит того, что ты моя жена.
- Словоблудие! - кричит она. - Ты посмотри, тут уже не повернуться!
- А ты поизящней, - бормочу я, отводя глаза от пустых бутылок, зани-
мающих полкухни. - И вообще, дай спокойно поработать.
- "Поработать", - с невыразимым презрением произносит она.
Хлопает входная дверь. Я остаюсь один.
Сажусь за письменный стол. Чистый лист бумаги, вставленный в машинку,
- мучительное зрелище. Говорят - сюжет. А что сюжет, когда его потом на-
до на бумагу... С бутылками, кстати, надо что-то делать. Но вот так
взять и сбить человеку рабочее настроение? Да, со всем этим надо что-то
делать...
Я долго смотрю на машинку. Потом решаюсь, кладу пальцы на клавиши
и...
Звонок...
Открываю.
Яйцеподобная лысая башка на длинной нечистой шее, в круглых очках
поблескивают пьяные глазки, рот растягивает сладчайшая улыбка - все это
вырастает из невозможного цвета и помятости пиджака, под которым расх-
ристанная рубашка с болтающейся пуговкой, - все это размахивает руками,
сопит, кланяется, словом, выражает мне нежнейшие чувства любви и предан-
ности.
Сосед в субботнее утро.
- Ми-шень-ка! - Соседа качает ко мне, и известный запах объясняет его
радужное настроение. - Мишенька! Вы благороднейший человек!..
Так, ясно. Раз "благороднейший" - значит, три рубля. Если "надо бы
выручить", то рваненький. А "благороднейший" - нет, не меньше трешки.
Откуда это у него? Нет, что я благороднейший, это как раз понятно - не
отказываю, а вот откуда у него этот слог? Прямо какой-то чеховский при-
казчик, ей-богу.
- А супруга дома? - Сосед проникает с лестничной площадки в коридор.
- Ирочка - благороднейшая женщина! - Тут он показывает мне три узловатых
пальца и подмигивает. - Не извольте беспокоиться! В среду ав-вансик, все
возверну в лучшем - ик! - виде...
Лысое яйцо на вертлявой шее озирается по сторонам.
- Супруги-то нету?.. Ай-ай-ай, Мишенька, ай, шалун! Ха-ха-ха!.. А
моя-то стерва... - Тут изыски ему изменяют, тут он прост, как семейная
доля. - Стерва-то моя, Мишенька, - он плаксиво кривит губы, - она ж меня
била!.. Била же!..
Впрочем, тут же опять источает радостную улыбку, и, пока я достаю
трешку, он уже просочился на кухню.
- Ай, по-соседски! - Он кошачьим движением хватает зелененькую. - Ай
как славно-то! Не извольте беспокоиться!..
Я заверяю, что не изволю, и уже собираюсь выпроводить, но тут взгляд
его падает на пустые бутылки. Сосед смолкает и сопит, слегка покачива-
ясь. Горный орел завис над добычей.
- Бутылочки, - нежно произносит он. - Ай-ай-ай!.. Все пишете, Ми-
шенька, все пишете... Благороднейшее... И молочные тоже!.. А вот сей-
час... Как сосед - соседу... В знак уважения... Сейчас ты мне рюкза-
чок!..
От возбуждения он даже пританцовывает. Я несу рюкзак, очень в душе
довольный. (Сосед - влиятельный человек в торговом центре, где выступает
то дворником, то подсобником, то кем-то еще. Так что неудобства я не ис-
пытываю. К тому же я предвкушаю ее реакцию, когда она увидит, что буты-
лок нет. И свое холодное достоинство: "В угоду твоим прихотям я должен
жертвовать работой, в то время как ты..." И т. д.)
Сосед, сидя на корточках, причмокивая, сопя, приговаривая, запихивает
бутылки в рюкзак и еще в две сетки - я действительно поднакопил... Лысое
яйцо покрывается капельками пота. Навьючив на себя рюкзак, взяв в руки
сетки, он какой-то извивающейся, неверной походкой движется к выходу.
- Не извольте беспокоиться, - заверяет он меня еще раз.
Я опять даю ответные заверения, хотя неясное сомнение закрадывается
мне в душу.
- Сейчас мы Генке... Натюрлих... Безо всякой очереди. - Голубой глаз
подмигивает. - По-соседски...
Он с трудом переступает через порог, выходит на лестницу. Бутылки
нестройно звякают.
- А уж за уважение-то рублик, это уж конечно, - бормочет он, подходя
к ступенькам. - Это уж как вы благороднейший...
Я закрываю дверь. В сущности, славный мужик. Ну, позволяет себе, но
ведь никогда никакого хамства. Откуда у нас вообще это право - сверху
вниз? Что я о нем знаю? А сам-то, ты-то кто такой со своим снобизмом?..
С вялым самобичеванием нравственного порядка иду к письменному столу.
Сажусь. Подношу пальцы к клавишам.
Грохот горного обвала раздается на лестнице. Невообразимый грохот и
звон. Холодея, вскакиваю и выбегаю на лестницу.
Лестничным маршем ниже, среди неимоверной груды битого стекла, сидит
горный орел, очумело вращая головой. Низвергнутый демон Врубеля - но жи-
вой. В руке он держит единственную уцелевшую баночку из-под майонеза.
Увидев меня, демон, звеня осколками, поднимается и глядит с большим не-
доумением.
- По-соседски, - произносит он неуверенно, топчась на битом стекле.
Но тут же приободряется. - Сейчас, Генке без очереди... Генка - благо-
роднейший человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106