Тот летал вдоль границы, а
этот - за!.. И не летал, а плавал. Когда мужчина так долго ходит в тро-
пиках, то потом женщина это чувствует... Он сам шел мне в когти. Он ска-
зал: "Как только я вас увидел, я понял, как я люблю свой танкер". Он
сказал: "Со мной все просто. Восемь месяцев я там - четыре здесь. Четыре
месяца мои, восемь - ваши, но чтоб я ничего не знал. Все, на что у вас
хватит фантазии, я вам куплю там, а если у вас разыграется юмор - купим
здесь". Он сказал: "Вы будете мой якорь в дальневосточном порту. И пока
меня не съедят акулы, вы будете как за каменной стеной!" Я подумала, это
тоже очень романтично: четыре месяца - его, а восемь сидеть за каменной
стеной на Дальнем Востоке на якорной цепи!.. И волноваться: а вдруг его
никогда не съедят акулы? Нет! Прыгать ради этого хребта за Уральский
хребет было глупо. Я фыркнула и залегла за холмами. Дичи в саванне стало
куда меньше, но все же я учуяла...
Едва тот геолог выскочил из зарослей, я задрожала! Когда мужчина так
долго общается только с полезными ископаемыми, то потом женщина это
чувствует. Он подарил мне кусок породы. Потом сказал: "Пять лет вы ждете
меня из тайги, а потом будете как у Христа за пазухой". Я сказала: "Да-
вайте наоборот: сперва я пять лет за пазухой, потом можете идти в тай-
гу". Он что-то курлыкал мне вслед, но я уже снова ждала в засаде. Саван-
на совсем опустела, но я ждала. Хотела дождаться такого, чтобы дал все -
сразу! Как-то раз мимо пронесся один, я почуяла: этот мог бы дать все и
сразу! Но за ним уже мчались другие, чтобы решить, как дать ему: с кон-
фискацией или без...
И я снова - ждала и выбирала. Выбирала и ждала. Выбирать теперь стало
проще. В саванне их стало меньше. Практически их был один. Я поняла: по-
ра! Пора ковать счастье. Я прыгнула - р-раз! Он даже не заметил! Я прыг-
нула снова. Потом - еще! Прыгала, прыгала... Так с тех пор и прыгаю вок-
руг него на задних лапках. Вдруг уйдет?! В саванне-то моей больше нико-
го...
Практически - народ
Я, товарищи, рад нашей встрече. Такие встречи нас с вами сплачивают.
И на таких встречах думается о многом, прежде всего о венике. Из леген-
ды, когда помирал отец и вызвал к себе сыновей, сломал перед каждым от-
дельный прутик от веника, потом сложил прутики вместе - и веник уже не
сломался. И мы, товарищи, сейчас, как никогда, должны сплочаться, чтоб
быть вот таким легендарным веником.
Вместе с тем мы слышим такие разговоры, что у нас тут трещины, что
какие-то разрывы, что между прутиками конфликты, что одни - толще, дру-
гие - тоньше. Что, мол, у кого-то тут есть какие-то привилегии. Что мож-
но сказать, товарищи? Мне тут правильно подсказывают: это хуже обмана.
Это юмор. У нас тут у всех одна привилегия: быть в первых рядах. И все
отдавать: все знания, весь опыт, весь ум отдавать, всю честь, всю со-
весть нашей эпохи - все отдавать людям, народу практически.
Ведь бывает обидно, ведь буквально не спишь, не ешь, ну практически
не ешь - решаешь вопросы. Ведь все время вопросы, и надо эти вопросы ре-
шать, все время мотаешься с вопросами - то в исполком, то опять в испол-
ком, то по вопросам исполкома. Причем машин не хватает. И это напрасно
думают, что у нас все разъезжают в черных "Волгах". Вот мне тут подска-
зывают, инструктор Сидоренкова до сих пор ездит в серой. И хотя она тре-
бовала, мы ей твердо сказали, чтоб не надеялась до конца года. А наш
"рафик" мы вообще отдали детскому саду, тем более он без двигателя, чтоб
развивалась у детей смекалка. То есть трудности есть, товарищи, но мы не
жалуемся, мы боремся.
Так же и по вопросу телефонов. Якобы весь аппарат себе поставил вне
очереди. Да, товарищи. Мы были вынуждены пойти на эту крутую меру. Поче-
му? Мне тут правильно подсказывают: потому что, если нет телефона, не-
возможно же звонить! А аппарат должен из любого места, где бы ни сидел -
в кабинете, в машине, на кухне, на другой точке, - прямо оттуда снять
трубку, выяснить, как вопросы решаются, как другие вопросы. Телефон -
это не дает оторваться от людей, от народа практически.
Теперь по вопросу якобы привилегий по вопросу лекарств. Мне тут подс-
казывают, товарищи: вопроса такого нет. Мы можем предъявить рецепты: нам
прописывают от того же, от чего и трудящимся. Причем зачастую то, что у
нас не апробировано, а прямо из-за рубежа. Но мы идем на этот риск.
Кто-то должен рисковать. И в поликлинике, товарищи, ничего особенного
нет - обычная аппаратура для аппарата. Кто хочет, может посмотреть. Вот
мне тут, правда, подсказывают, что там милиционер. Вот это безобразие,
товарищи. Это мы поставим вопрос что он там стоит? В форме?.. Но ни о
каких привилегиях речи быть не может категорически. Например, инструктор
Сидоренкова хотела недавно пройти на анализ раньше жены второго. Мы ее
одернули. Мы ей прямо сказали: скромнее надо быть, товарищ Сидоренкова.
Учитесь демократии!
Теперь другой вопрос, товарищи. Якобы имеются привилегии по вопросу
якобы пайков специально для аппарата. Да, товарищи, тут мы должны откро-
венно признать: болтовня такая идет. Мол, якобы в этих пайках что-то та-
кое особенное. Это неосведомленность, товарищи. Ничего особенного там
нет. Все, что всегда. И ведь, товарищи, в чем смысл пайков? В том, чтобы
уменьшить очереди. Очереди - это наш позор, товарищи. И здесь мы настро-
ены бескомпромиссно: аппарат в очередях не стоит. Это вклад в нашу общую
борьбу.
Так же как по вопросу культуры. Ведь ходят слухи, что, мол, в театр
невозможно попасть, что якобы мы для аппарата бронируем чуть ли не весь
зал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106