И вдруг я почуял
запах полковничихи. И точно! На полковничихе был какой-то сарафан, на
голове ее откуда-то взялась толстенная коса, на шеках был нарисован ру-
мянец. И я понял, что она, значит, не забоялась своего Наполеона и сде-
лалась-таки крепостной.
А полковничиха меня увидела на артисткиных коленями, подходит и гово-
рит:
- Ах ты, Гриша! Ты тоже сниматься пришел?
А артистка ей говорит:
- Он не Гриша, его Капа зовут.
А полковничиха так ей сладко улыбнулась и говорит:
- Ну надо же! До чего на нашего Гришу похож!.. Только ваш, конечно,
намного красивее!..
Верь после этого кому-нибудь.
А артистка вдруг с места подскочила, меня подхватила и к Марку побе-
жала, который в это время сидел у рояля.
- Я придумала! Давайте мы Капу снимем! Вот когда сцена отравления -
давайте я сперва дам яду Капе, и он умрет, а я на него посмотрю, что он
умер, и тогда уже сама отравлюсь! А?
Тут Марк на меня посмотрел, потом на нее, а потом так улыбнулся, что
у меня шерсть дыбом встала. И он открыл рот, чтобы сказать что-то инте-
ресное, но не успел, потому что из автобуса выскочил тот самый артист,
которого я видел по телевизору, Олег Иванович, только сейчас он был не в
мятых штанах, а в белом костюме и в белой шляпе, и он большими шагами
подошел к Марку и заявил, что он сейчас же уезжает, что ему надоело это
издевательство, что он как идиот шесть часов сидит в гриме, что, если бы
не Марк, он бы сейчас снимался не в этой вонючей дыре, а в Югославии,
куда его приглашали, но он пошел Марку навстречу, а теперь ему здесь
плюют в лицо, но больше он не желает сидеть здесь и смотреть, как все
ходят на задних лапках из-за капризов сопливой неврастенички.
На это моя артисточка ничего не сказала, а только посмотрела ужасно
презрительно и отошла вместе со мной в сторону. А Марк стал бить себя
кулаком в грудь и кричать Олегу, что это ему самому здесь все плюют в
лицо, что он всех хочет понять, а его никто не хочет понять и что он во-
обще последний раз снимает кино.
В общем, ничего они, кроме рук дублерши, в тот день не сняли. И Коля
сказал, что ему наплевать, но если они будут и дальше так работать, то
смотреть этот фильм будут праправнуки.
После этого подходит к нам Марк, артистку глазом сверлит и неприятным
голосом заявляет:
- Я надеюсь, Марина, вы понимаете, что сегодняшний съемочный день
фактически пропал из-за вас. Как режиссер, я, Марина, считаю, что каждый
артист имеет право на определенное число истерик. Так вот, Марина, вы
учтите, что вы свои права уже исчерпали. Следующую истерику будете уст-
раивать не мне, а дирекции студии. Вместе с вашим котом. И скажите спа-
сибо, что у нас тут не Голливуд. Там за сорванную съемку с вас бы шкуру
сняли и с вашего пошлого кота тоже.
Я подумал, во-первых, неизвестно, кто тут пошлый, а во-вторых, слава
богу, что у них не Голливуд.
Но тут Марк вдруг засмеялся, артистку мою по щечке потрепал и гово-
рит:
- Маняша, я все понимаю, тебе трудно, роль трудная, я трудный, но я
тебя прошу, чтоб завтра работала на всю катушку, ладно?
И Марина моя дрожать перестала и заулыбалась, а этот Марк ужасный ме-
ня за ухом почесал и говорит:
- А не то мы твоего котофея живьем сварим!
Просто бездна юмора.
И началась моя с ними жизнь.
Официально я с артисточкой проживал, в ее комнате. Там чаще всего и
спал, с ней вместе. Ну, спал - это, конечно, громко сказано. Чтоб ночью
нормально спать, этого у них и в помине не было. В смысле сна у них ско-
рее уж наш был режим, кошачий. Моя, например, натурально, как кошка,
ночью часа в три вскакивает, сигарету в зубы и давай читать этот, как
его, сценарий. Читает, потом вслух повторяет - репетирует. Поначалу я на
это дело ошарашенно смотрел, потом попривык. Ну а потом и реагировать
стал - как мне что не нравится, сейчас фыркну или хвостом по постели
стукну, а то и вовсе отвернусь. Ну, она сразу - стоп. "Что, - говорит, -
Капа, плохо, да? Конечно, плохо, - говорит. - Наигрываю, как лошадь. По-
тому что я, Капа, дура, бездарь!.." И тут же реветь. Сидит, носом хлюпа-
ет. Потом высморкается, новую сигарету возьмет, выкурит, еще побормочет,
порепетирует - и снова спать. А во сне-то, прямо несчастье, все дергает-
ся, вскрикивает... Лежу рядом, даже не злюсь, а думаю: "И чего это она
себя так? Зачем эти страдания такие?"
Потихоньку я с ними со всеми перезнакомился. И понял одно: на поправ-
ку тут рассчитывать не приходится. Потому что насчет еды у них еще хуже,
чем насчет сна.
У директора ихнего вообще диета была - он голодом лечился, чтоб поху-
деть, и каждый день он всем докладывал, сколько он не съел, чтоб, зна-
чит, все вокруг восхищались. Ну все и восхищались, кроме меня, конечно.
Что касается остальных, то они не то чтобы вовсе не ели, но как-то
все на ходу, урывками, и, главное, объедков у них никогда не оставалось.
Женщины к нам обыкновенно хорошо относятся, особенно которые без детей.
Но тут женская половина насчет харчей тоже была бесполезная, потому что
питалась одними сигаретами.
На нормального человека больше всех из них был похож Олег с седыми
висками: он повадился каждый день обедать в нашем городском ресторане,
хотя доброжелатели его отговаривали...
Я, честно сказать, сперва думал, что они придуриваются. Я ж помнил,
что когда тут в общежитии учащиеся жили, то стоял в коридоре большой хо-
лодильник, и они там всякие продукты держали. Как-то мы с Рыжим налет
совершили на этот холодильник. Дверца там была слабая. И если мордой
долго в щель тыкать, то дверца открывалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106