"Уважаемая Нина" - пресно и стерто. Что, однако же, не значит, что я
не уважаю тебя. Вот спроси меня: "Ты меня уважаешь?", и я скажу: "Я тебя
жутко уважаю, Нина!"
"Дорогая Нина!" - еще хуже. Похоже на письмо из редакции молодежной
газеты. Так можно обратиться к любой из Нин. А ты - единственная.
Я бы желал написать "Любимая!", но честь дамы... но сплетни... тем
более, вдруг их не будет!.. Впрочем, пусть они застрелятся.
Итак, Нина!
Уважаемая, дорогая и любимая!
Помнишь ли ты, когда именно начался наш роман?
Когда ты стрельнула мне в самое сердце?
"Короткие встречи"? "Лапшин"? "Знак беды"?
Или когда мы - втроем, чтобы не было сплетен! сидели у меня на кухне
и говорили о высоком, для чего все-таки открыли ту бутылку, и наша бесе-
да еще более одушевилась, и ты сказала мне всю правду про этих гадов-ре-
жиссеров, и тем более про операторов, и особенно про художников, и, ко-
нечно, про композиторов, хоть бы они нормальную музыку писали.
Или по телевизору, когда тот тип брал у тебя интервью, а ты все время
с ним не совпадала - не соглашалась, не отрицала, а отвечала так, как
играешь - перпендикулярно.
Этот твой перпендикуляр летит всегда вроде бы как Бог на душу поло-
жит. Но при этом всегда попадает в нужную точку. В яблочко. То есть пря-
мо в мое сердце, Нина!
И откуда у тебя эта дивная сипотца?
Но лучше всего ты умеешь хохотать!
Но еще лучше - тосковать.
Но еще лучше - возмущаться. Тут тебе нет равных в нашем кино. А рав-
ных нашему кино - нету.
Но особенно я люблю тебя, когда в очках, когда ты похожа на училку
младших классов; эта училка сказала мне, когда я в младшем классе учил-
ся: "А ну, положь этот яблок!"
Так и сказала.
Нина! Друг мой, товарищ и брат!
Критики все про тебя напишут, разложат, обоснуют и объяснят природу,
которую нельзя объяснить. Они проведут параллели, употребят слова "про-
никновенно", "духовность", а самые обученные скажут еще о "нутряном".
Это свой "яблок" они грызут честно.
Пусть разбираются, а я тебе скажу главное.
Что-то ты давно не звонишь! Только честно, Нина: у тебя что, кроме
меня, кто-то есть? Учти: любят тебя миллионы, но я ближе живу.
Если бы я только мог написать что-то достойное тебя! Но - невозможно.
Это означало бы, что я достиг неслыханного совершенства. Разве только
запустить программу "Каждому пишущему - отдельное место среди классиков
к 2000-му году". Но что-то в этих программах есть кладбищенское...
- Лучше - о любви!
Нина! Я люблю тебя всей смелостью человека, женатого на другой ар-
тистке. Впрочем, недавно ей тоже один сценарист печатно признался в люб-
ви. Тонкий ход! Они думали, что, если публично, так никто ничего не за-
метит.
Ах, Нина! Как же гениально ты угадала свою фамилию!
Кстати, Грибоедов тоже любил Нину. Недаром я всегда чувствовал в себе
что-то от классика.
А в общем, если о настоящей любви, то ты, Нина, конечно же, народная
артистка. Я не о звании - его дадут. Или дадут другим. Дело не в этом. А
в том, что раз народная - значит, и моя. Но если моя - при чем здесь ос-
тальной народ?
По-моему, изящное рассуждение.
Я люблю тебя, Нина Русланова. Будь бдительна.
Звони чаще!
З. Е. Гердту - 75 (октябрь-91)
Чтобы вести разговор о Гердте, надо найти адекватный масштаб.
Иоганн Гете сказал: "Самое ужасное - это наличие воображения при от-
сутствии вкуса". Видимо, Гете давал перспективную формулу развитого со-
циализма. И Гердт тут ни при чем. С Гердтом главное - подобрать масштаб.
Антон Павлович Чехов сказал: "Лев Николаевич, такое чувство, что вы
сами когда-то были лошадью". Он имел в виду рассказ про Холстомера, ко-
торый написал Толстой, о чем в этой демократической аудитории не все мо-
гут знать.
Я в этом смысле чувствовал себя практически Чеховым, когда в юные го-
ды смотрел фильм про нелегкую жизнь тюленей или пингвинов, где в конце
шли титры: "Текст читает Зиновий Гердт".
Это была величайшая ложь. Ибо Гердт, как и Толстой, не писал и не чи-
тал текст. Гердт лично сам был мудрым, много пережившим тюленем и видав-
шим виды пингвином. И остальные пингвины и тюлени полностью ему доверяли
и считали своим.
Гердта считают своим вообще все, у кого есть вкус. Поэтому даже
странно, что здесь сегодня так много народа. Однажды в моей любимой
Одессе мне довелось идти рядом с Зиновием Ефимовичем Гердтом по улице.
Двое одесситов увидели его.
Первый сказал:
- Ты смотри! Гердт приехал!
Второй удивился:
- А он что, уезжал?
Они там тоже считают его своим, но это уже вопрос не их вкуса, а во-
ображения.
Вообще, присутствие Гердта - знак качества любой тусовки.
"- Ты вчера был? - Был. - Ну как? - Нормально. Зяма был..."
Действительно, если он был - нормально. Это для нас нормально, мы
привыкли, мы считаем нормой, что между нами живет, трудится, тусуется и
составляет часть этого пейзажа Зиновий Ефимович Гердт. Это же нормально,
что вот он! Вот же он стоит, скрестив руки на груди, вот он идет, эле-
гантный, как флейта, прихрамывая, как Байрон, хотя лучше знает поэзию.
Гердт обладает всеми признаками истинного глубокого художника. Он
пьющ, курящ и любящ женщин. И что особенно важно для истинного художни-
ка, они его тоже пьющ и курящ...
Но главное - и серьезно - не в этом. Главное качество Гердта: он -
гений интонации.
И не надо путать это с тембром. Тембр - свойство голоса. Интонация -
суть личности. Именно интонация сообщает Гердту изящество выше кошачьего
и убедительность, равную формуле "Товар - деньги - товар".
Это гений интонации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106