Люди увидели вооруженных мужчин в нашейных черных с красным платках. «Да здравствует революция! —кричали они.— Угуа 1а геуо1ис1оп!» Они поднимали кулаки и ходили по домам, искали спрятавшихся фашистов. Вечером следующего дня людей нашей деревни снова согнали на площадь. Вскоре привели трех стариков и парня со связанными руками и поставили к той же самой стене. Высокий мужчина с пятиугольной звездой на фуражке огласил: «Фашистам и всем их прихвостням — конец! Да здравствует революция!» На приговоренных направили дула винтовок. Толпа ахнула и застыла: привели ксендза...
Лаура помолчала и снова спросила:
— Вы видите эту серую стену?
Я посмотрел на стену.
— Церковь осквернили, разорили алтарь. Мама этого не выдержала. Она верующая.
Звенела веселая андалузская мелодия, потрескивали кастаньеты, молодежь пела, хохотала, перекликалась. Мимо брела старуха в черной мантилье. Она не остановилась и не посмотрела, только, ускорила шаг и исчезла в подворотне».
Снова занятия, снова ученья у подножия гор. Налетели самолеты, сбросили несколько бомб, но они упали за деревней, на виноградниках, террасами поднимающихся в гору. Долго ревел раненный осколком ослик.
Однажды вечером Людвикас зашел в лавчонку.
— Я уезжаю на фронт, сеньор. Пришел попрощаться.
Педро поднял широкие ладони.
— О нет, нет.— Подскочив, открыл низенькую дверцу и пригласил: — Прошу вас, камарада.
В комнате, обставленной старой мебелью, царили полумрак и покой. Седая женщина сидела на маленьком стульчике у кровати, набросив на плечи черную вязаную шаль, а Лаура шила у окна. При виде Людвикаса они подняли удивленные глаза. Появившийся за ним Педро успокоил жену:
— Это наш друг, Изабелла.
Людвикас поклонился женщине, повернулся к Лауре, стоящей с шитьем в руке.
— Он уезжает на фронт,— сказал Педро.
— Когда же кончится эта страшная война? — Лаура посмотрела на Людвикаса.
— Этого не могу сказать, но знаю, чем она кончится. Нашей победой!
— О-о,— простонала Лаура, но не от горя или отчаяния, она просто истосковалась по спокойствию.— Приятно вас слушать. Возвращайтесь живым а 1а Ы- 1иаша.
Впервые слетевшее с уст Лауры слово «Литва» глубоко запало в сердце Людвикаса.
— Я обязан вернуться в Литву... Вот...— Он достал из кармана записную книжку, вынул из нее маленькую фотографию.— Вот! Посмотрите...
Лаура, бросив короткий взгляд, подала карточку отцу. Педро поднес ее к свету.
— Совсем как наша,— сказал он как бы про себя и спросил: — Невеста?
— Да, невеста. Эгле. Так ее зовут — Эгле. По-испански было бы — АЬе^о1.
— АЪеЪо,— повторил Педро.
— АЬе1о,— словно эхо откликнулась Лаура.
— 8а1ис1! — Людвикас поднял кулак к виску, подтянулся, поблагодарил хозяев и ушел.
Дни тянулись черепашьим шагом. Бывало, минута на фронте казалась длиннее целой недели и даже месяца. Капрал Людвикас Йотаута командовал пулеметным расчетом. Когда затихали выстрелы, скорчившись в окопе, выводил в записной книжке:
«1938, 17 мая.
Признаюсь, меня вела в эту страну романтика. Тогда, восемь месяцев назад, я не предполагал, что наши будни будут настолько суровы. Но скажи кто-нибудь сейчас — возвращайся в Литву, я спрошу: «За что вы меня наказываете?» Не потому, что я не тоскую по родине. Нет слов, чтобы высказать эту тоску. Нет дня, чтобы, глядя на небо Каталонии, я не думал о сизых облачках родного края, да и окоп здесь я рою, словно погреб для картошки за отцовским амбаром. Ты со мною, моя родина, и если я так жажду победы для Испании, то потому, что думаю о тебе, Литва. О тебе думаю и тобою живу. Знаю, пулеметчик Марек думает о своей Чехословакии, глядящий в бинокль на позиции врага Модест — о своей Франции... Мы, все пятеро, пулеметный расчет, мы, вся Интернациональная бригада, в один голос говорим: N0 разагап!»
«1938, 5 июня.
Уже две недели, как мы не трогаемся с места.
Радуемся, что Мадрид держится героически. Пока сердце бьется, все мы тверды.
Ребята говорят, скоро нас отправят на отдых.
Твоих писем не могу дождаться. Пишу тебе часто, но получаешь ли ты мои письма, не знаю. Кто их читает?
Почему нет ни весточки от тебя, моя милая Эгле?
1 Ель (исп.).
Почему, почему?
Ответ — одиночные выстрелы с той стороны.
Почему?»
Несколько дней спустя взвод забрался на грузовики. Не на отдых, нет, говорили, пока мчались по пустым, иссушенным зноем полям. Раскаленный воздух обжигал лица, словно их лизали языки пламени. *
Когда на второй день грузовик остановился в деревне, чтобы набрать воды, Людвикас огляделся и не поверил глазам. Это была Санта-Мария. Та же площадь, та же серая каменная стена, а там должны быть... Он сказал капитану, что был здесь на курсах капралов, что есть знакомые, и капитан дал ему пятнадцать минут. Людвикас бежал по пустынной деревенской улице — она почему-то казалась еще более унылой, но некогда было приглядываться, ведь эти пятнадцать минут пробегут так быстро, что страшно подумать.
Лавочка была заперта. Людвикас подергал ручку, нажал плечом и лишь тогда увидел разбитое окно. Заглянул внутрь. Прилавок опрокинут, полки сломаны, на полу осколки стекла, всякий хлам. Вбежал во двор, но и здесь дверь была на запоре. Постучался. Подождав, забарабанил кулаком. Наконец услышал тихие шаги. Дверь отворилась, и Людвикас увидел женщину в черном. Лицо ее исхудало, глаза ввалились, выбившаяся из-под черной шали прядка седых волос падала на дряблую щеку. Людвикас попятился, словно увидев покойника.
— Что вам нужно? — шевельнулись губы женщины.
— Я... Вы меня не узнаете? — растерялся Людвикас.
— Я никого не знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148