День был сумрачный. Надо бы свет включить, подумал Саулюс.
— Я по делу приехала, отчеты в министерство привезла. Стеснялась звонить и все-таки... Хочу еще раз извиниться перед вами.
— Передо мной? Почему? — Он смотрел на девушку, как на экспонат, видел не ее, а только ее изображение.
— Я тогда так по-детски, развязно написала...
— Садитесь. Садитесь вот сюда, на стул. В пальто. Пожалуй, расстегните. У окна сядьте.
Саулюс спешил. Хотел догнать улетающую мысль, остановить пляшущие образы; казалось, настал долгожданный час: все, что было до той поры, уплыло куда- то, исчезло, растаяло без следа и угрызений совести.
— Вы говорите, вы можете говорить,— через минуту сказал Саулюс, чуть-чуть набросав овал лица, контуры глаз и щек.
Дагна глядела в сторону, как велел ей Саулюс, но украдкой следила за каждым движением его руки, поворотом головы.
— Почему вы молчите? Мы можем разговаривать,— снова напомнил Саулюс.
— Я забежала только на минутку, только извиниться. В четыре уходит поезд.
— Вам обязательно этим поездом?
— Меня будут встречать. Я так обещала.
— Хорошо, что вас встречают. Кто же вас встречает?
— Мама.
— Вы довольны своей работой?
— Нет. Но работать надо.
— Значит, ошиблись, когда выбирали профессию? А может, мама вам так посоветовала?
— Это длинная история.
— И вы не успеете рассказать мне до четырех?
Их разговор напоминал игру. Связь и смысл сказанных вполголоса слов не всегда доходили до сознания Саулюса, да и он сам не всегда понимал то, что говорил. От напряжения гудела голова, и словно сквозь порывы ветра доносился до него голос девушки: родилась она в Каунасе перед самой войной, родители ребенком увезли ее во Францию, росла и училась она в Западной Германии, а восемь лет назад с матерью вернулась в Литву.
— Вот и вся моя автобиография.
— Чепуха! — буркнул Саулюс.
Дагна съежилась, посмотрела с опаской.
— Сначала, все начнем сначала.
Саулюс разложил на толстом картоне новый лист, прикрепил кнопками и легкой рукой уверенно водил карандашом. Да,, мелькнула мысль, фоном он набросает небоскребы, накренившиеся небоскребы с обеих сторон портрета, как бы придавившие молодость... Нет, они будут как бы вырастать из памяти девушки, словно кошмар. И внизу надпись: «Реэмигрантка». Успех на выставке обеспечен. Может, даже «Литературка» на первой странице оттиснет большим тиражом.
— Вы не устали?— спросил он, когда ему показалось, что уже «уловил тайну».
— Нет. Я просто вспомнила уличных художников. Там за пять марок каждый, кому не лень посидеть десять минут, может получить свой портрет.
Рука Саулюса дрогнула. Во взгляде Дагны, устремленном на вазу с пыльными вербами, он не разглядел ни малейшей иронии. Вся она была на диво естествен
на, может, простодушна не по годам (родилась-то все- таки еще перед войной).
— Вы сравнили меня с уличным художником?
— Я не хотела...
— Вы увидите... увидите... Еще немножечко терпения, и увидите...
На лбу Саулюса заблестела холодная испарина.
Десять минут спустя он оттолкнул от себя лист картона, вгляделся. Насупленные брови его спрятали глаза— поблескивали только узкие щелки.
— Уже кончили? — спросила Дагна.— Мне пора на вокзал.
Саулюс сидел по-прежнему, положив левую руку на картон...
— Можно посмотреть? — Дагна встала.
Встал и Саулюс, отодрал кнопки, поставил у стены картон, и квадрат белой бумаги вдруг решительным жестом разорвал пополам. Сложил оба куска, рванул еще раз и швырнул на пол.
— Все,— сказал глухо и устало.
Дагна стояла, потеряв дар речи; Саулюс отвернулся к стене.
— Все! — крикнул.
Когда обернулся, Дагны в комнате уже не было.
Он валялся на диване, заложив руки под голову и зажмурившись, казалось, плыл сквозь черную мглу или густой туман; он задыхался, в груди стало тесно. Это была катастрофа, первая такая ужасная, и Дагна, ее целомудренная близость были здесь действительно ни при чем. Ведь сколько девушек перебывало в его мастерской, сколько позировало, и Саулюс всегда чувствовал, что восседает на троне, всегда оставался высокомерным победителем. Почему сегодня, едва в мастерскую вошла Дагна, с ним что-то случилось? А может, уже тогда, в художественном салоне?..
Саулюс вскочил, набросил пальто и выбежал в дверь. Когда, остановив такси, примчался на вокзал, поезд уже успел уехать. Поглазев на уходящие вдаль рельсы, решился на новый шаг.
Таксист оправдывался, что дорога мокрая и он не может ехать быстро, а главное — не желает иметь дело с гаишниками, но когда Саулюс сунул ему в ладонь крупную купюру и сказал, что это только аванс, стрелка спидометра сразу легла набок.
На перрон Каунасского вокзала Саулюс вбежал в ту минуту, когда из громкоговорителя раздался простуженный женский голос: «Пассажирский поезд Вильнюс— Каунас прибыл...» Посыпались люди, в толчее мелькали лица. Саулюс озирался, привстав на цыпочки, бросался из стороны в сторону. И лишь когда толпа поредела, он увидел такую знакомую фигуру и легкую походку.
— Дагна!
Она, словно ждала, что он будет ее здесь встречать, подняла на него прозрачные и открытые глаза.
— Дагна,— повторил Саулюс.
...Невидимая рука срывает с глаз повязку, и Саулюс осматривается, взгляд утыкается в почтовый индекс, крупно написанный на стене.
— Почему не соединяете? — облокачивается на дощатую перегородку.— Я же просил срочно.
Женщина дописывает на голубом графленом листе какие-то цифры, аккуратно откладывает в сторону папку, сдувает со стекла крошки резинки.
— Сейчас наведем справки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148