Беата не расспрашивала его. Она была умная женщина. Саулюс так подумал о ней сразу же, едва они познакомились. Между прочим, пути их могли тут же разойтись — в холле гостиницы было много художников, съехавшихся из разных стран, и хозяева чувствовали, что обязаны хоть словом переброситься с гостями,— но едва Саулюс обмолвился, что он из Вильнюса, Беата воскликнула, будто встретив старого знакомого: «Вильнюс! Вильно! Не она — отец Беаты родился в Вильнюсе, даже несколько лет работал там юристом, а потом с семьей перебрался в Варшаву. Часто вспоминал Вильнюс — Беата слышала о нем ребенком. Отца, правда, нет в живых. Во время оккупации фашисты увезли в Маутхаузен... Но это было давно... страшно... лучше не вспоминать.
Ни о чем не надо вспоминать, лучше глядеть в окно на бегущую ленту дороги, на заводы, вонзившие в небо черные трубы, на старика в одной сорочке, машущего косой... словно там, далеко-далеко, над речушкой Швянтупе, по которой он, Саулюс, бродил босиком, в деревне Лепалотас... Лучше не думать, не вспоминать...
За мостом через Адур Беата сбавила скорость и свернула к мотелю.
— Отдохнем,— сказала она и легко выпрыгнула, захлопывая дверцу. Подошел парень в оранжевом переднике и ковбойской шляпе, Беата что-то сказала ему, парень кивнул и, молодцевато повернувшись, приподнял капот двигателя...
Они уселись на террасе за зеленым пластиковым столиком. Было пусто и тихо. Вдали простиралась сливающаяся с небом Атлантика, холодная, угрюмая, грозная. Белело озаренное солнцем судно; непонятно — стоит это судно на месте или движется.
Когда подали кока-колу со льдом, Леонид Васильевич взял Саулюса за локоть:
— Спроси госпожу художницу,— он не был уверен, что «госпожа художница» все-таки не понимает его,— какие проблемы сейчас волнуют художественную общественность Франции.
Леонид Васильевич был искусствоведом и, не теряя времени, решил взять быка за рога. Саулюс криво усмехнулся, Леонид Васильевич заметил это.
— Саулюс Казимирович, мы сюда приехали не просто так... не красивыми глазами любоваться.
Беата, услышав вопрос, рассмеялась:
1 Литва, моя родина... (польск.)
— Проблемы? Я не знаю. Наверно, завтра на симпозиуме услышите.
— Я, может, слишком общо сформулировал вопрос,— не отставал Леонид Васильевич.— Вас как художницу что волнует?
— Меня? Что волнует? Разве это кого-нибудь интересует?
— Ну конечно, интересует.
— Что меня волнует? — словно сама у себя спросила Беата; было видно, что она не привыкла отвечать на такие вопросы, а может, и вообще не задумывалась об этом, как не думают о хлебе, если вдоволь на столе.— О! — оживилась она.— Как вы отнесетесь к моим работам на выставке, волнует...
Все рассмеялись, только молчаливый Нурахмет вяло дернул губой: «Чего от нее ждать...»
Леонид Васильевич, решив, по-видимому, что серьезный разговор не получится, похвалил кока-колу.
Вскоре «рено» снова мчался на восток. Все молчали до самого Бордо, в который въехали уже на закате.
После ужина Саулюс отказался идти в город: устал, да и хотелось побыть одному. Комната дышала зноем. Он открыл балконную дверь и, упав на мягкую кровать, слушал гул улицы и унылый звон в ушах.
— Я хочу домой.
Он приподнялся на локте, вслушался. Сердце колотилось отчаянно. Саулюс медленно повалился на спину и уставился в белый потолок, но увидел опять Пиренеи, залитую солнцем испанскую землю, солдата, лежащего с винтовкой в руках,— у пыльной дороги под Сарагосой или среди раскаленных камней Арагона... Эта картина долго стояла перед глазами. Потом он поднялся, потоптался в дверях балкона. С вечерней прохладой в номер хлынул гул города, словно грохот огромных жерновов, и эти резкие, скрежещущие звуки проникали в мозг. Почудилось, что это катят окованные железом колеса истории, громыхают по вымощенной черепами дороге, лязгают по лужам крови. Саулюс зажмурился. Чувствовал, что больше не выдержит один: нужен человек, который бы выслушал его. Сейчас, в этот вечер, в эту минуту...
Саулюс поднял телефонную трубку, набрал номер. Поначалу сам не понимал, что говорит, что ему отвечают; осознав это, раздраженно и прямо сказал:
— Хочу тебя видеть, Беата. Сейчас!
И повесил трубку. В голове все еще стоял звон.
Лифт поднял его на семнадцатый этаж. Постучавшись, он услышал голос Беаты, приглашающий войти. Дверь была не заперта. Саулюс вошел и растерялся, спохватившись, что он без пиджака, в расстегнутой сорочке. Хотел извиниться, но ведь и Беата встретила его в вечернем цветастом халате, в китайских вышитых серебром шлепанцах — она причесывалась перед зеркалом. Видно, только что из ванны, лицо казалось усталым, под глазами мешки, морщины на шее стали глубже. Женщине за сорок (в начале войны ей было семь, сама говорила,— вспомнил Саулюс), но днем косметика омолаживала ее необычайно.
— Мне кажется, что мы старые знакомые, Беата.
— Уже несколько дней, да.
— Нет, нет, нашему знакомству по крайней мере лет пять, а то и десять — не знаю. Иначе ты не повезла бы меня в горы.
— О! — Беата кокетливо откинула голову и пригласила его сесть, но Саулюс смотрел затуманенным взглядом... Может, не на Беату даже, просто на женщину, которая выслушает, поймет и поможет в этот час, когда он так нуждается в добром слове... нуждается в ком-то... или в чем-то...
— Нет, нет, Беата, мы с тобой старые знакомые.
— Ты всегда так начинаешь? — с веселым хохотом оборвала его Беата.
Смех показался Саулюсу беспощадным. Он помолчал, нащупал пуговицу на воротничке, почему-то попробовал застегнуть, но пальцы не повиновались.
— Я хотел тебе, Беата, рассказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148