«я... я... я...» Она слушала его рассказы, возражала, спорила, мягко подсмеивалась над его самолюбованием. Аугустас, спохватившись, признавался, что он последний неудачник, но тут же, забывшись, кирпич за кирпичом сооружал свой пьедестал.
Весной того года Вацловас Йонелюнас после долгих переговоров устроил выставку в клубе литераторов. Слухи о том, что будут выставлены работы, которые не попадают в публичные залы, привлекли не только друзей, поклонников искусства, но и целую толпу снобов. Одни обрадовались выставке, другие были разочарованы. Кто поздравлял Вацловаса, кто брел мимо, не замечая его. За кофейком по случаю открытия Аугустас Ругянис многозначительно оглядел коллег и первым сказал: «Я уверен, друзья мои, что эта выставка — не рядовое, а значительное событие...» Все удивились, что Аугустас не поскупился на громкие слова. Только Йонелюнас отнесся к ним равнодушно и даже, кажется, криво усмехнулся. А когда все высыпали на улицу, Аугустас пристал к Саулюсу с Дагной: «Пошли ко мне в мастерскую». Он звал и Йонелюнаса, и Бакиса, и других. «Заглянем, мужики, посидим, пропустим по рюмочке». Направились всей толпой, но, когда, открыв узкую деревянную дверь, вошли во двор, зажатый стенами монастыря, сооруженного в семнадцатом веке, оказалось, что Йонелюнас с другими где-то потерялся. «Захотят, придут»,— сказал Ругянис, достал огромный ключ, отпер половинку двустворчатой двери, напоминающей ворота гаража, артистически поклонился и пригласил в мастерскую.
Дагна чувствовала, что Саулюсу не хотелось сюда идти, но он не сумел устоять перед Аугустасом. Она стиснула прохладную руку мужа, словно приободряя его: почему бы не посидеть с людьми?
На столе появились запыленная бутылка коньяка, глиняные чарочки.
— Приземляйтесь где кому удобнее. Бакис! Ну, Йотаута,— приглашал Аугустас, но они кружили вокруг макета «Древнего литовца». Полтора года назад во Дворце выставок Дагна видела его, долго разглядывала вместе с Саул юсом. «Если он будет сооружен...»—«Да,— прервал Саулюс,— уже утвердили».— «Такого памятника у нас еще не было».— «Каждый памятник говорит что-то новое».— «Увы, не каждый, Саулюс».— «А как тебе этот?..» Дагна ответила не сразу. «Ты не чувствуешь иногда, что о большом произведении не хочется говорить, просто не получается? Оно сразу захватывает, завладевает тобой... Нет, нет, я лучше помолчу».
Аугустас подошел к ним, поднял руку:
— Лучше посмотрите вот сюда.— Его рука чинно провела в воздухе дугу.— Главную фигуру леплю покрупнее. Хочу все прочувствовать, все до мелочей.
В углу мастерской в глыбе глины проступали очертания скульптуры человека в натуральную величину, и можно было уже разглядеть ее мощь и величие...
— Что скажете?— через минуту гордо спросил Ругянис.
— Виват!— Альбертас Бакис хлопнул в ладошит
— Мнение Йотауты я уже слышал однажды. Мог бы и повторить, Йотаута.
Саулюс попятился, насупил лоб.
— Не слишком ли расплодились вот такие, с задранной вверх головой?
По лицу Аугустаса скользнула тень.
— Шутишь?
— Я всерьез.
— Что ты говоришь, Йотаута?
— Не слишком ли много таких?..
— Глупость,— желчно рассмеялся Аугустас, взмахнул рукой.
— Представим себе, памятник стоит на холме. Голова поднята, глядит куда-то...
— Не куда-то, а на запад, Йотаута!— вспылил Аугустас.— На запад, на врагов! Он стоит на страже, он готов грудью отразить врага. Да и отразил он не одно нашествие. Как ты не понимаешь сути? Лучше выпьем.
Альбертас присел, посмотрел на фигуру снизу, потер руки.
— Все-таки, голубчики, Саулюс в чем-то прав.
— И этот туда же...
— Мы можем и помолчать,— отвернулся Саулюс.
— Я все сюда вложил: свою любовь и ненависть, свою веру и надежды. Ну, скажи, Йотаута... Скажи, скажи...
— Не лучше ли было бы или даже правильнее, если б твой литовец просто смотрел на свою землю, на родные поля.
— Ну, ну...— торопил Аугустас, но Саулюс уже не слышал в его голосе насмешки.
— Ты подумай: он смотрит на свою землю, на свою, не на чужую. Он никогда никому не угрожал, не навязывал своей воли. Стоит он твердо, непоколебимо и взгляд спокойных глаз словно говорит: «Здесь — Литва».— В глазах Саулюса зажглись жаркие огоньки, он сам невольно стал в эту позу.— Ты слышишь, Аугустас? Он тверд, потому что стоит на родной земле. И говорит: «Это моя земля, она наша... наших детей... И никому не дозволено топтать ее!»
Руки Аугустаса Ругяниса повисли, плечи опустились, он сгорбился, уставился расширенными глазами на Саулюса.
— Подожди, подожди...— голос его звучит сипло, как из-под земли.— Он тверд, потому что стоит... Он весь здесь, на этой земле...— Аугустас встряхивает копной волос.— Ты можешь с ума свести, Йотаута!
— Мне так кажется.
Аугустас подбежал к стояку с фигурой мужчины и уставился на свое творение.
Дагна увидела, что Аугустасом овладела новая мысль, что он борется с собой — согласиться или отбросить... Конечно, не легко признаться, что ты не так уж непогрешим.
Аугустас вдруг развел руки, преувеличенно громко рассмеялся:
— Ха-ха! Подумаю... Все-таки, пожалуй, подумаю, но не уверен, что буду что-то менять. Я ничего еще не говорю.
Все выпили по чарочке. Ругянис грузно опустился в старое кресло, уставился перед собой неподвижными, остекленевшими глазами. Потом вдруг вскочил.
— Моя персональная выставка давно закрыта, но и сейчас... Вот пресса за последние месяцы.— Снял с полки зеленую папку, вытряхнул на стол газеты и журналы.— И не только республиканская, Москва пишет. Из Таллина прислали журнал, снимок на всю страницу... Но с какой стати я демонстрирую вам всю эту чепуху?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148