— Матильда, пошли Каролиса в Пренай. Молебен надо заказать. И яму на кладбище выкопать.
Мать не отозвалась. Глаза ее за ночь ввалились, губы почернели.
Примерно через час старуха Крувелене опять напомнила:
— Так вот, Матильда, завтра хоронить придется. Где могила?
Мать мягко оттолкнула ее, но женщина, посоветовавшись с соседками, около полудня подошла к ней вместе с Каролисом.
— Что ты себе думаешь, Матильда?
Мать подняла затуманенные глаза, не понимая, чего от нее хотят.
— Нам посоветоваться надо, мама,— Каролис тронул ее за плечо.
Когда они вышли из горницы во двор, старуха Крувелене ласково, по-бабьи пожурила:
— Матильда, и о себе подумай, ведь жить-то придет-
с я, Саулюс маленький. По-другому не будет, пора очухаться, о поминках позаботиться.
— Лошади запряжены, я еду, мама,— сказал Каролис.— Что прикажешь?
С глаз матери словно сошла серая пелена, и она внимательно посмотрела на Каролиса, надевшего черный костюм, на соседку Крувелене, бабенку со сморщенным лицом, на стариков, столпившихся у ворот.
— Так я поехал,— Каролис шагнул к телеге.
— Погоди,— удержала мать, окинув взглядом озаренное солнцем поле, постройки хутора и раскидистые деревья.— Распряги лошадей и уведи в хлев.
— Матильда, очухайся.
— Ведь надо, мама...
— Ты слышал, что я сказала? Распряги лошадей, никуда ты не поедешь.
— Завтра хоронить надо, Матильда. Такая жара, разве можно долго...
—- Завтра и похороним.
— Кто обо всем позаботится?
Мать, прижав руки к груди, прошлась по двору, остановилась возле гумна, осмотрелась, остановилась у амбара, тоже осмотрелась, медленно оглядела пригорки и ольшаники, купы деревьев посреди ярового поля, потом вернулась к избе, поднялась на веранду и долго стояла. Кликнула Каролиса.
— Там,— показала она рукой на небольшой холмик в петле Швянтупе.
Каролис поглядел в ту сторону, снова повернулся к матери, встревоженно уставился на нее.
— Там похороним. Между этими двумя елями. Попроси мужчин, чтоб выкопали яму.
Старуха Крувелене все слышала, подбежав, схватила углы черного платка матери, дернула, будто собираясь сорвать платок с головы.
— Ты думаешь, что говоришь? Матильда!
— Как сказала, так и будет,— голос матери дрогнул.
— В неосвященной земле, будто самоубийцу... Матильда, Матильда...
Мать снова посмотрела на пригорок с двумя елями, покачала головой.
— Говоришь, эта земля не святая. Ах, женщина...
Она вернулась в горницу, пропахшую воском свечей
и жженой еловой хвоей, и уселась по правую руку Казимераса Йотауты.
Утром следующего дня шестеро мужчин взяли на плечи белый гроб и открытым понесли через поле.
Вслед за гробом шла Матильда, с одной ее стороны — Каролис, с другой — Саулюс. И немногочисленные соседи. На такие безбожные похороны народу пришло мало. Даже любопытные предпочитали глазеть из окон или из-за кустов.
По обеим сторонам проселка колыхалась рожь, и Казимерас Йотаута плыл по этим волнам необозримого моря, крепко сжимая кулак правой руки.
Запел жаворонок, взлетел в поднебесье, застучал клювом аист на коньке гумна.
На востоке гремели орудия.
У жителей Лепалотаса разговору хватило надолго. Соседки то и дело скрипели дверью избы, топтали порог.
— Соседка, Матильда, мы-то знаем, что ты в бога веруешь и Казимерас, вечный ему упокой, на пасху исповедовался. Зачем же ты так? Пускай Каролис привезет ксендза, надо могилу освятить.
— Его могила святая.
— Не богохульствуй, Матильда.
— Говорю, эта земля святая.
Мать не поддавалась на уговоры. Но когда Пятрас Крувялис под осень привез ксендза к своей захворавшей матери, тот заглянул и на хутор Йотауты.
Надев белый стихарь, ксендз помолился на могиле между двумя елями, окропил холмик освященной водой.
Бабенки Лепалотаса вздохнули с облегчением, словно отогнав бесов. Но ненадолго.
— Крест на могилу поставь, Матильда.
Мать хлопотала день-деньской. Все хозяйство держала в руках, ничего из виду не упускала. И Каролис, и сноха Юлия советовались с матерью, и ее слово всегда было последним.
— Каролис,— осенним вечером, когда они остались в избе вдвоем, сказала мать,— послушай, Каролис, как страшно опустел дом. В ушах звенит от этой тишины. Вам с Юлией нужен второй малыш.
— Мама, почему ты...— растерялся Каролис.
—- Я сколько родила, а сколько растет? Где Людвикас? Четвертый год ни весточки. Он даже не знает, что отца не стало.
— Война, мама. Если б не война, может, сидел бы уже с нами дома.
— Смотрю иногда на Саулюса и думаю: что его-то ждет? Он еще только начинает жить. Если что, будь ему отцом, Каролис. Что я сказала, не забывай. И еще хочу с тобой посоветоваться. Давно думаю, не выходит из головы. Хочу услышать, что ты скажешь.
— Говори, мама.
— Я так хотела, чтобы отца похоронили возле дома. Может, ты наслушался в деревне всяких толков обо мне? Пускай мелют языком. Я — мать, и я хотела, чтобы и отец был здесь, чтоб мы чувствовали его присутствие. Ты-то чувствуешь, Каролис?
— Да, мама.
— Но я так хочу его видеть, Каролис. Выхожу на веранду, смотрю в сторону елок и вижу его.
— О чем ты, мама?
— О твоем отце, сын. Я хочу, чтоб и ты его видел.
— Не понимаю, мама...
— У тебя золотые руки, Каролис. Ты сможешь... Найди, присмотри где-нибудь такое дерево... Чтобы казалось: не то это дерево, не то человек. Я хочу видеть отца, глянула бы издали — и будто он... Тебе ни разу не казалось, что дерево вроде человека?..
Каролис и днем, за работой, и по ночам, долго не засыпая, все думал о словах матери. Он вовсе не удивлялся, что ей могла прийти в голову такая мысль, а только старался понять ее, хотел посмотреть глазами матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148