— Аугустас смахнул рукой все со стола на пол.— Разве я для того работаю, чтобы какие-то искусствоведы пописывали? От журналистов отбою нету, гоню вон, как собак. Интервью, интервью!.. Да пускай они все катятся... Вся эта суета работать мешает, вы понимаете? Как другим — не знаю, некоторые копаются в своих рисунках и ждут, чтоб их хоть раз в год упомянули, а мне наплевать. Меня весь этот парад выбивает из равновесия.
Аугустас поддел ногой толстый журнал, тот полетел через всю мастерскую. Он рассмеялся весело и зло, словно мстя кому-то и явно потеряв чувство меры.
— Надо самому знать, чего ты стоишь, своим творчеством надо заставить других опуститься на колени перед твоей работой, как перед алтарем!— Ругянис говорил, расхаживал по мастерской, казалось, он готов тут же с кем-то сразиться.— Я так понимаю!— И снова рассмеялся.
Саулюс с Альбертасом угрюмо молчали, не в силах понять: что это — игра или искренние слова?
— Ты не боишься, Аугустас?— спросила Дагна.
— Я? Боюсь? Чего мне бояться?
— Себя.
— Себя? Ха...
— Эта бесконечная самоуверенность...
— Самоуверенность, ха... А как прикажешь работать без уверенности? Даже в постели женщине не нужен мужик, не уверенный в своих силах.
— Пардон!— крикнул Альбертас.— Может, нам пора домой?
Затрезвонил телефон. Аугустас покосился на зеленый аппарат.
— Выпьем!
Телефон затрезвонил опять. Ругянис поднял трубку. Его лицо засияло, но тут же приобрело растерянное выражение.
— Приятно слышать... Да что вы... Пашу, как вол, без передышки. Да, участвовал, это же входит в мои обязанности... Собралось много, но все прошло спокойно, культурно... Пожалуйста...
Ругянис напряг слух, чуть съежился, прикрыл ладонью рот, словно не желая, чтобы другие слышали этот разговор.
— Конечно, работы очень неровные, но одна-другая... Можно бы пересмотреть, даже надо...
Дагна бросила взгляд на Саулюса, уставившегося в угол, покосилась на Альбертаса, который топтался в нерешительности посреди мастерской.
— Может, позволите вам завтра утром позвонить? Сейчас, видите ли, я... Да, да, завтра непременно.
Ругянис повесил трубку и обернулся не сразу. Взял книгу абонентов, полистал и швырнул на подоконник.
— Говорю, от журналистов отбоя нету.
Альбертас Бакис ухмельнулся:
— Не ломай дурака, Аугустас. Спокойной ночи!
Ругянис чуть потупил голову, но лицо его было бесстрастно.
Саулюс последним захлопнул дверь.
Два дня спустя работ Вацловаса Йонелюнаса на выставке поубавилось. В начале следующей недели выставку закрыли. Вацловас засел дома, целыми днями не ступал ногой за порог. Никому не открывал, ни с кем не разговаривал. Саулюс сжимал кулаки, метался, места себе не находил. Потом успокоился, погрузился в работу. Он был так занят, что не находил времени даже для Дагны. Изредка ей удавалось вытащить из него слово-другое, и она узнала, что до лета он хочет закончить новый цикл, что осенью будет участвовать в вы
ставке графики, что пять его эстампов посылают в Польшу... Дагна думала, как страшна работа, которая настолько порабощает человека. А может, Саулюс просто охладел к ней, к Дагне? Давно уже охладел? Она вспомнила болезнь ребенка, похороны, вспомнила всю свою жизнь и заплакала. Плакала мучительно, вздрагивала всем телом, не знала, что и сказать Саулюсу. «Мне так тяжело иногда»,— простонала. «Ты все не можешь забыть Наглиса. Уже сколько лет... Если б я мог, Дагна, я все начал бы сначала, стал бы инженером, физиком, химиком, даже учителем физкультуры, и после работы мы сразу же встречались бы, были бы вместе. Как мне исправить эту ошибку? Проклят час, когда я сунул голову в эту петлю...»—«Ты иначе не мог».— «Не мог? Лучше быть каменщиком или токарем, чем скверным художником...»—«Но тогда я бы тебя не встретила».— «Может, так оно было бы лучше».— «Почему ты так говоришь?»—«Не знаю». Саулюс замолчал, ласково через шелк тонкой ночной сорочки гладил ее плечи, грудь; его рука успокаивала Дагну, и он сам успокаивался, шептал жаркими губами: «Так есть и так будет, Дагна... Легко не будет ни тебе, ни мне... И все-таки улыбнись, Дагна. Я и в темноте увижу твою улыбку». Дагна и впрямь улыбнулась и положила голову на откинутую руку Саулюса.
Казалось, все ушло, посещение мастерской Ругяниса забылось, потускнело, как никому не нужное недоразумение. Но какое-то время спустя, когда отмечали семидесятипятилетие одного профессора, все неожиданно воскресло. По правде говоря, Дагна и хотела и не хотела идти на этот вечер, потому что чувствовала: им снова придется столкнуться лицом к лицу с Ругянисом. И впрямь Аугустас, покружив поодаль в галдящей толпе, вывел ее танцевать. Он был уже навеселе и тискал пальцы Дагны.
— Хорошо поставленная комедия, верно?— сказал он, оглядев танцующих.
— Маэстро заслужил такие искренние слова.
— Хо! От этого потока славословий меня просто выворачивало, извиняюсь. А что он сделал-то? Пустил на свет божий целую толпу неудачников?
— Почему ты так говоришь, Аугустас?
— Всю свою жизнь он старался делать художников, забывая, что художником надо родиться. Конечно, для
начала сам Маэстро должен был родиться художником. Юбилейная выставка его графики... извиняюсь...
Дагна молчала. Аугустас, не слыша музыки, старался не отставать от других и отплясывал какой-то рок- фокстрот, то и дело задевая крупными плечами танцоров. Как бы между прочим обмолвился о группе английских скульпторов, посетивших его «Древнего литовца». Все были ошеломлены. Но Аугустаса это меньше всего заботит. Плевал он!
— Я развелся с женой, Дагна,— сказал он неожиданно, остановившись посреди зала и держа Дагну в объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148