«Где была?»—«Сидела на лавочке в парке». А назавтра то же самое. Отец обиделся: «Из-за тебя только мы здесь остановились. Мы бы уже океан пересекли, если б не твои капризы...» Вот тогда Эгле и сказала: «Родные мои, я остаюсь в Париже на месяц или дольше. Вы езжайте, а ты, мамочка, позаботься о Дагне, ей трудно будет со мной. Я приеду позднее...» Новый каприз дочки окончательно сбил с толку родителей. Главное — что это значит? Почему она должна остаться здесь, в Париже? Почему, почему? Эгле призналась: «Здесь, в этом городе, живет отец Дагны. Да, да, отец Дагны!» О господи! Только не хватало, чтобы Балтайтис сам привез родную дочь в лапы этого негодяя. «Где он? Веди меня к нему, я хочу с ним поговорить!» Эгле остудила его пыл: Людвикаса сейчас в Париже нет, он вернется недели через две или через месяц. Эгле упрямо твердила, что обязательно должна дождаться Людвикаса. И родители оставили ее одну, взяв твердое обещание, просто клятву, что она, увидевшись с этим Людвикасом, тотчас сядет на пароход...
Позднее мать Эгле будет рассказывать Дагне, уже начавшей ходить в школу для литовских детей:
— Так вот, доченька,— она будет называть Дагну дочкой, и все знакомые будут говорить: какая симпатичная у вас дочурка, мадам.— Так вот,— расскажет она,— как круто обошлась с нами жизнь. Твоя сестричка Эгле, много-много старше тебя, пропала без вести.— Дагна попробует вспомнить свою «сестричку» Эгле, но не сможет.— Ты была еще совсем крошка, когда мы оставили Эгле в Париже.
— Почему вы ее оставили в Париже, мама?— спросит Дагна у своей бабушки.
— Она сама этого хотела. Скажу тебе, доченька, ты уже большая, с тобой можно обо всем говорить,— у нее там был парень, которого она безумно любила. А он не был достоин ее любви. Наверное, сбежал от нее, а она, глупенькая, искала его по всему Парижу...
Мать еще расскажет, как они втроем, попрощавшись с Эгле, уехали в Марсель, сели на пароход и отчалили. Но примерно через полчаса налетел немецкий самолет, обстрелял пароход и заставил вернуться в порт. Ждали несколько дней, надеялись снова тронуться в путь. И тогда Германия перешагнула границы Франции. Что же дальше? Лагеря беженцев, мечта найти Эгле, письма, письма... Но ответа от Эгле не дождались. Адвокат Балтайтис, у которого давно болело сердце, не раз говорил жене: «Ты мать Дагны. Она не останется сиротой, потому что ты ее мать». Жена растроганно повторяла: «Я ее мать». Однажды адвокат ушел за хлебом и упал в очереди перед лавкой.
— Если бы Эгле не осталась в Париже...— вздохнула мать.
— Она была нехорошая, моя сестричка,— сказала Дагна.
— Не надо так говорить, доченька. Я ее любила.
— Она тебя бросила, а я тебя никогда не брошу. Ты моя самая хорошая мама.
Дагна не поняла, почему мать после этих слов заплакала и попросила ее:
— Не расспрашивай меня больше об Эгле, никогда не расспрашивай, мне очень тяжело.
Даже много лет спустя Дагна вспоминает иногда детские дни, слезы матери, вой самолетов и взрывы бомб, вспоминает, как болела и в бреду слышала слова какой-то женщины в черном: «Мало надежд, госпожа Балтайтис. Этого милого ребенка может призвать господь. И если будет на то его воля...» Мать закричала: «Нет, нет, замолчите!..» А когда рассеялся дым войны, они долго путешествовали на поездах. Пассажиры на гулких вокзалах штурмовали битком набитые вагоны, Дагне страшно хотелось пить, хотелось убежать в поле. Мать успокаивала: «Потерпи, там будем жить по-другому. Там мы не будем одни, может, найдем знакомых, даже твою сестричку Эгле... Оттуда Литва уже недалеко». Снова лагерь, дощатые продуваемые ветром бараки. Здесь было много детей. И Дагна играла с ними, говорила по-литовски. Разговоры взрослых, их споры ее не интересовали. Мать все рассказывала о Литве, этот край в ее устах рисовался далекой сказочной страной, в которой высятся красивые города, цветут сады, молодцеватые парни едут на лошадях в ночное, а девицы с глазами цвета льна стоят в рутовых садах и поют печальные песни. Дагна любила читать книжки, она была привязана к матери, которая ни на шаг не отпускала ее от себя. Неважно, что знакомые ворчали: «Как вы дочку воспитываете, госпожа Балтайтис? Говорите о Литве, а о том, что в Литве творится,— молчите».— «Откуда я могу знать, что сейчас творится в Литве?» — «Госпожа Балтайтис! Неужели вы не читаете наших газет? Может, даже не слышали, что мы собираемся переселиться из Германии в Америку, где будем бороться за истинную Литву?..» Жужжали они матери в уши. «Я слишком устала,— отвечала она.— Я хочу только в Литву...» Но пришлось пять лет маяться, чтобы ее наконец выслушали и она смогла сказать:
— Доченька, мы едем в Литву.
— Ты не могла не вернуться в Литву.
Дагну застигли врасплох, мысли рассыпаются словно бусинки, и она поднимает глаза на Саулюса: «Почему ты так?..»
— И впрямь — ты не могла не вернуться. Ты — Йотаутайте.
— Дочка твоего брата Людвикаса,— торопливо говорит Дагна и зажмуривается от боли.
От тенистой, увитой плющом террасы, холодной железобетонной стены бросает в дрожь, но Дагне никуда не хочется идти, она сама выбрала это укромное
кафе, и Саулюс согласился. Конечно, могли встретиться в своем доме и так же посидеть, но ни один не предложил этого, оба подумали: «У нас нет дома». Правда, Дагна спросила: «О чем мы будем говорить?» Саулюс ответил: «Я не знаю». Дагна опоздала на свидание. Долго наряжалась; что ни надевала, все срывала с себя, была недовольна, искала новое платье. Часть своих платьев, юбок и блузочек она перевезла к подруге на дачу за Вильнюсом, на берегу Нерис, и все, что еще вчера могло ей нравиться, сегодня вызывало отвращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148