— Вот и настало это время, вот и дождались». Но когда новая власть подрезала его гектары, Банислаускас примолк, стиснул зубы и снова стал исподлобья поглядывать на дорогу. А дорога, на которой даже не успели выровнять выбоины, задымилась опять.
В понедельник после обеда окна изб Лепалотаса задребезжали от рева мотоциклов. Гул, поначалу слабый и смутный, донесся от леса, с каждой минутой он приближался к деревне. А деревня казалась вымершей. Никто не работал в поле, не выезжал на мельницу или к кузнецу, даже к соседу не пошел. Дети и те не играли
на дороге. Дорога была пустынной и мертвой. Все знали — по этой дороге придут... Уже вчера знали...
...После завтрака все Йотауты подыскали себе занятие. Хоть было воскресенье, в костел ехать не собирались — на днях храмовый праздник святого Иоанна в Ишлаужасе, большой день. Пускай сегодня лошади отдохнут. Да и сами они посидят дома.
Матильда вымыла пол в горнице, вытерла засиженные мухами окна, сняла в углах паутину —вдруг кто придет на праздник просто так или поглядеть на ребенка снохи. Потом нарвала пионов в палисаднике и поставила в глиняном кувшинчике на стол, застеленный белой скатертью.
Сноха Юлия у колодца стирала пеленки. Неплохая бабенка, только уж очень медлительная и тихая. Может, оно и хорошо, не станет порядок наводить, все по- своему перестраивать, мать бы этого не стерпела. Но с другой стороны, почти два года она в этом доме, а вроде бы вчера только порог перешагнула, все: где?., что?., как?.. Только б весь век не пришлось ее за ручку водить...
— Отец!— окликнула мать с веранды.— Погляди, чтоб коровы не убежали.
На севере пророкотал гром. Мать подняла голову — небо будто подметено, ни облачка, и такое высокое, ясное. Откуда же этот гром?
— Отец!—позвала опять, но тот не откликнулся.
Грохот на севере не прекращался. Вдруг показалось, что дрогнула вся земля. Это не гром, подумала мать.
Она спустилась по ступенькам веранды, торопливым шагом прошла по двору. Разросшиеся за хлевом липы да ивы возле ворот заслоняли ту сторону неба, где так сильно гремело.
На проселке за гумном вырос Казимерас, и ей сразу полегчало. Казимерас между тем свернул во двор и приподнял руку: то ли, пошатнувшись, припал на свою деревяшку, то ли позвал ее, она так и не поняла.
— Ты видишь?— спросил он.
Весь край неба утопал в темных клубах, которые ширились и расползались. Где-то вдалеке, тоже в той стороне, завывали самолеты.
— Война,— сказал отец голосом словно из-под земли.
— Может, еще нет...
— Я-то уж знаю — война.
Наконец-то они увидели самолеты, которые летели в голубом небе журавлиным треугольником. Черные птицы все удалялись, пока не пропали из виду.
— Каунас бомбят,— сказал Йотаута, не спуская глаз с неба, затянутого сгущающимися облаками дыма.
По тропинке через поле бежал Крувялис. Увидев возле гумна соседей, пустился напрямик.
— Сосед...— Он тяжело дышал, не в силах вымолвить слово, только глянул испуганно и растерянно.
— Война, Пятрас,— сказал отец.
— Война,— повторила мать, произнеся-таки это страшное слово, которое напомнило ей о пережитом горе.
— Да и я вижу, сосед. Я в деревню ходил, постричься... А тут сын Банислаускаса прилетает на велосипеде. Каюк, говорит, русским, мигом покажут пятки. Сегодня утром, говорит, немец войну начал. У Банислаускаса радио есть, на ушах, он все знает... Вот я и побежал. Вся наша деревня будто муравейник. Что теперь будет, сосед?
— Придется жить,— ответила мать.
— Ну, я домой побежал,— Крувялис отошел от них бочком и снова засеменил; половина головы стрижена, другая буйно заросла космами, видно, с перепугу даже шапку забыл надеть.
Отец все еще смотрел в сторону Каунаса.
— Тут, слева, где дым столбом, в аэродром метят, а там, правее, железнодорожная станция да тоннель. И казарма... Знаю,— говорил он, объясняя—все-таки старый солдат. Но мать меньше всего заботило, что да где.
— Что нам делать, лучше думай,— прикрикнула она на отца.— Каролис! Саулюс!
Каролис уже стоял рядом вместе с Юлией, держащей на руках младенца.
— Саулюс с детьми Крувялиса в саду.
— Хорошо, что все дома,— сказала мать.— Хватит стоять, пошли. Не будем ждать сложа руки. Спасибо, прошлая война научила.
— Боюсь, что эта будет похуже,— отозвался отец и уныло уставился на мать:—Где наш Людвикас-то?
Мать поджала губы. Они были тонкими и синими, без кровинки.
— Пошли,— дрогнул голос Матильды, и она первой повернула к дому.
Каролис на гумне вырыл яму. Широкую и глубокую. На дно побросал солому, расстелил ее, потом осторожно опустил сундук, принесенный из горницы, напихав в него и верхнюю и исподнюю одежду, приволок из амбара кадки, мешки с рожью и мукой, сало. Все складывал в яму, вперемежку со старыми тряпками да соломой. Отец бродил как неприкаянный, все у него валилось из рук, что-нибудь брал и тут же забывал, куда несет. Мать понукала его и ругалась. Когда яма уже была почти полна, наверх положили бревнышки, вымостили досками и завалили землей. Всю землю аккуратно раскидали, завалили старой соломой, даже несколько подсохших коровьих лепешек взяли со двора и бросили наверх. Как будто ничего и не было. Пока управились, стало смеркаться.
— Даже если подпалят постройки, голыми да без хлеба не останемся,— вздохнула мать и взяла Саулюса за плечо.— Саулюс, чтоб никому, никому ни слова,— пригрозила.
Кормили скотину, бродили по двору словно тени, вздрагивали от далеких взрывов бомб, озирались, остановившись посреди двора или у ворот.
В высоком небе то зудели тоненько, то тяжело гудели самолеты, улетая на восток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148