Снежный обвал обрушился на Саулюса, смял, потащил, покатил в ущелье.
— О чем ты говоришь, Дагна? Почему ты вдруг вспомнила мою маму и эти наивные слова?
— Тогда нам ее слова правда казались смешными. Но сейчас... Саулюс, мы с тобой не можем... вместе... жить.
Саулюс, съежившись, оглянулся на балконную дверь, словно кто-то прятался за ней. Открыть... Но не встал, только повел головой, унимая сковавшую горло судорогу.
— Подумай, Дагна...
— Я думала.
— Но почему ты?.. Почему, Дагна?
Глаза Дагны спрятаны под длинными ресницами; она прижала кончики пальцев к вискам, перламутровые ногти блестят словно драгоценное ожерелье. Дагна была прекрасна в этот час, женственно хрупка, и Саулюс испугался, что заставит ее сказать что-то чудовищное; слова эти взорвутся и разнесут все... все уничтожат, во что он верил, ради чего жил.
— Лучше не отвечай, Дагна. Лучше ничего не говори и не объясняй. Хотя бы пока... помолчим...
Пальцы Дагны медленно соскользнули с висков и впились в бледные щеки. Она встала.
— Я должна уйти.
— Сейчас?
Она кивнула.
— Побудь еще. Хотя бы полчаса.
— Я думала, вернешься, и я все... Не могу, Саулюс, сейчас не могу, когда ты так... когда я тебя вижу...
— Дагна!
— Ты все узнаешь и без меня.
— Подожди!..
— Когда-нибудь при встрече поговорим.
Оттолкнув кресло, Саулюс бросился к распахнутой
двери, собираясь удержать Дагну, не выпустить. Ведь это недоразумение, просто недоразумение, нельзя же так... вверх тормашками опрокинуть всю жизнь.
— Тебе что-то наболтали обо мне и ты поверила,
да?
Дагна стояла перед ним потупившись, вращая колечко на левой руке,— казалось, снимет и протянет — возьми, мне оно не нужно...
— Мало ли что набрешут... Я же не говорю, что я святой... Всякое могло случиться, но есть вещи, которые нельзя... Есть наша жизнь, Дагна, прожитые нами семнадцать лет, и я не знаю... почему ты уходишь... когда все так... Хотя, может, у тебя кто-то есть... может, за углом тебя ждет машина...
Он говорил задыхаясь, путаясь, пока наконец самому не стало тошно оттого, что несет черт знает что и Дагна сейчас посмотрит на него с омерзением.
— Не думай обо мне плохо,— ее рука коснулась отворота пиджака Саулюса.
От звука удаляющихся по цементной лестнице шагов у Саулюса подкосились ноги, он опустился на чемодан с подарками из Парижа и долго сидел в оцепенении, словно в гулком зале аэропорта в ожидании своего рейса.
Ладонь широка, изборождена глубокими морщинами, и маленькая испанская каравелла с поднятыми парусами плывет, как через Атлантику. Саулюс провожает ее взглядом, а каравелла удаляется, растворяясь в теплом тумане...
Автострада тянулась по берегу океана, мимо проносились автомобили, мелькали высокомерные пальмы и увитые плющом террасы домов, грозно маячили торчащие из воды скалы, отражающие натиск яростных пенистых волн. Саулюс издали узнал приближающийся Биарриц, в котором три часа назад они останавливались; Беата снова напомнила, что город основал Наполеон III, у которого была жена испанка... Саулюс молчал, а его спутник ленинградец Леонид Васильевич, сидевший сзади, хлопнул его по плечу: о чем она говорит? Саулюс пересказал в нескольких словах. Беата кивнула на роскошные виллы у подножия горы:
— Здесь можно чудесно провести время. Днем пляж, купанье в бассейне с морской водой на вилле, вечером казино. Мы с Робертом любили...
— У него был толстый бумажник, верно?
— Роберт умел жить. Конечно, вам из России...
— Я — из Вильнюса. Из Литвы.
— Вам, оттуда, нелегко понять. Человек нуждается в смене эмоций. Ведь Роберт был художником, кинорежиссером...
— О чем она? — снова спросил Леонид Васильевич.
— Ее муж был кинорежиссером,— Саулюс обернулся и увидел, что второй его спутник, Нурахмет, преспокойно спит, прислонясь головой к стеклу дверцы.
— Про мужа она уже рассказывала,—напомнил Леонид Васильевич.
— Видно, не может забыть,— ответил Саулюс.
Беата не правила своим «рено», а словно играла им,
кончиками пальцев едва касаясь руля. Автомобиль летел с тихим гудением; взвизгнув на повороте тормозами, кренился набок, и у Саулюса по спине пробегал холодок.
— Роберт наверняка любил скорость.
— Когда-то он был гонщиком.
— А если бы вы тогда вместе ехали?
— Вместе бы нас и похоронили.
— Тебе повезло, Беата.
— Конечно, я получила страховку,— она рассмеялась и, не сбавляя скорости, достала из сумочки пачку сигарет.
— Я не это хотел сказать,— оправдался Саулюс и зажег спичку.
— Понимаю,— ответила она спокойно, выпустив дым в открытое оконце.— Это было три года назад, но я не люблю прошлое. Мы каждый день летим, летим, и нам некогда оглядываться назад. Да и не стоит, дорогой.
Последние слова Беата сказала наставительно, тоном человека, больше видевшего в жизни и лучше все понимающего, но мягко, стараясь не обидеть.
— Что она сказала? — полюбопытствовал Леонид Васильевич.
— Все еще о муже говорит.
— Нет, это вы, Саулюс Казимирович, начинаете романчик... Вижу, чувствую,— захихикал за спиной добродушный и немного наивный Леонид Васильевич.
Нурахмет, словно соглашаясь с ним, всхрапнул во сне и зачмокал пухлыми губами.
— Не надо оглядываться на прошлое,— со значением повторила Беата и встряхнула головой, словно отгоняя ненужные воспоминания.
Мышцы Саулюса напряглись, ему стало тесно на сиденье.
— Почему ты предложила поехать в горы?
— Пиренеи!.. Думала, они тебе понравятся. Всем вам понравятся, думала.
— Ты ничего не знаешь, Беата. Ты ничего не знаешь. Но тебя ведь не интересует прошлое, и у меня нет охоты рассказывать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148