Давно ясно: поубавилось ржи, вытеснили люди ее из своей жизни. Не нужна даже солома, чтоб крыши крыть да в кровать постелить. Заколотую свинью опалить или саженцы на зиму обвязать. Покупной хлеб целыми корзинами из города тащат, да и в деревню раз в неделю автолавка его привозит. Зачем убирать, молотить, молоть, печь, если караваи хлеба чуть ли не под ногами валяются, точно камни. Да и колхоз старается поменьше ржи сеять — наука доказала, что урожаи ячменя выше, а все ведь борются за высокий урожай. «Ох ты рожь, зачем качалась зимой да летом?»— звенели когда-то поля от песни. Где сейчас ее услышишь, хоть вдоль да поперек деревню исходи? Пьяный парень уронил в грязь буханку хлеба да еще ногой поддал. «Что, жалко мне восемнадцати копеек!» — выпучил глаза на женщину, которая попробовала пристыдить его, и опять встал в очередь перед автолавкой. Не его руки сеяли рожь, не он ее косил... Каролису иногда страшно — не отречемся ли мы от ржи навсегда, а то еще, разгневавшись, она сама от нас отвернется навеки? «Так ведь под забором у Швебелдокаса в прошлом году стояли суслоны!»— мелькает неожиданно мысль. Да, нет сомнения, Швебелдокас сеял рожь, Каролис собственными глазами видел. Но только ли Швебелдокас?.. Мог еще кто-нибудь... Каролису от этого не легче, он хочет отогнать эти мысли, не думать о Швебелдокасе. Нет, он не зайдет туда, будет искать у других, ведь должен же хоть кого-нибудь выращивать рожь. Но в мыслях стоит Швебелдокас. Стоит и хихикает...
— В-вот те и на... из ш-ширинки я тебе с-семена достану? Нету, п-председатель,— заикался Швебелдокас, вывернув карманы потертого полушубка.— В-вот! Нету! Пус-сто!
Каролис и не ждал, что Швебелдокас откроет перед ним амбар. Как большинство, так и он. Будто сговорились.
— Не для себя прошу. Мне не надо. Мне ни одного твоего зернышка не надо,— говорил Каролис Йотаута.— Артели придется весной поля засевать. Для артели семена нужны.
— Власть нас с-согнала в колхоз, власть пускай и с-сеет.
— Да ведь мы сами эта власть. Нету другой власти, сосед.
Они стояли посреди избы, Швебелдокас не приглашал присесть. Над столом моргала лампа, воняло керосином и копотью. На кровати у стены спала в одежде жена Швебелдокаса. «С ног сбилась женщина на ферме, одно горе»,— с сочувствием подумал Каролис и снова окинул взглядом ее раскорячившегося мужа, к которому неизвестно почему всегда испытывал только отвращение.
— Сколько гектаров засеивал яровыми? Шесть?
— К-как когда.
— Шесть, сосед. Так вот на шесть гектаров семян и привезешь.
— С-сбесился ты, п-председатель? Откуда я возьму?
Швебелдокас присел, замахал руками и испуганно
оглянулся на занавешенные окна.
— Как следует посмотри и найдешь.
— Нету! Пус-сто! Скотине с-скормил. В поле с-сгни- ла, не уродилась. Пус-сто, ей-богу!— Швебелдокас двинулся к Каролису, словно желая побыстрей вытолкать его в дверь.
— Еще раз повторяю: не для меня — для артели.
— И я п-повторяю: пус-сто, пус-сто... Как выметено...
Каролис едва успел, пятясь, переступить порог, как Швебелдокас захлопнул дверь и- задвинул изнутри деревянный засов. У хлева лениво тявкнула собачонка. Вот собачья доля лаять днем и ночью. Немногим лучше и Каролису — нету покоя, нету передыху, одни смотрят как на лютого зверя, другие, может, и хотели бы помочь, но только плечами пожимают, лучше повременят да посмотрят, что к чему. А весна ждать не станет, мигом сгонит с полей снег, пашни подсохнут, придется выйти в поле. Как выйти? С чем выйти, когда все так... так...
Каролис постоял во дворе, у сеней, закурил сигарету. При людях старается сигарет не курить — чтоб барином не называли,— цигарку скручивает и коптит, как все, но теперь никто не видит, сплетен не разнесет. Под ногами скрипел снег. Морозец. Хотя луну заслоняли жиденькие облака, ночь была светлая, проторенная тропа убегала из двора и за садом сворачивала к дороге.
Никуда сегодня больше заходить не станет, хватит с него. Лучше завтра. Возьмет бригадира — вдвоем будет веселее — и с хутора на хутор, под лай собак. Так надо.
— Стой!
Каролис споткнулся. «Бежать!»— мелькнула мысль, но голос близко, а поле пустое и ровное как стол. Обернулся и в нескольких шагах, возле прутьев вишенок, увидел человека. Лязгнул затвор винтовки.
— Иди-ка сюда!
Ноги не повиновались, и Каролис только пошатнулся. Подскочил низкий гривастый парень:
— Как фамилия?
Каролис стиснул зубы. Прутья вишенок зашевелились, и со снега поднялись еще двое. Один был в белой одежде.
— Язык проглотил,— усмехнулся гривастый.— Сразу в штаны наложил.
— Заговорит,— сказал мужчина в белом.
Густас!
Бежать! Так и так...
Гривастый, словно угадав мысли Каролиса, цапнул его за руку, крепко сжал и в то же время кулаком другой саданул под ложечку. Удар был настолько неожидан, что Каролис согнулся, и тогда чем-то твердым его шарахнули по затылку. Когда очнулся и хотел встать, почувствовал, что руки связаны за спиной.
— Встань, пред-се-да-тель!— Сапог Густаса пнул его в бок.— С лежащим разве разговор.
Гривастый схватил Каролиса за плечи, поставил на ноги и просипел:
— Стоя окочуришься.
— Не доставая ногами земли,— добавил Густас и двинул дулом автомата в грудь.— Иди! Прямо,— показал в поле.
Каролис брел, почему-то надеясь, что вдруг загремят выстрелы народных защитников. Неужто и на сей раз на ночь в город подались?
Кто-то схватил его за шиворот, чьи-то руки поднялись над головой, и Каролис почувствовал на шее шероховатую веревку. Остановился, будто ударившись в стену.
— Иди, иди!— сказал Густас.— Или наш галстук для тебя слишком прост?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148